Одна из миллионов детей войны
Ермилова Раиса Петровна родилась 31июля 1937 года в г. Чкалове
Мне не было 4-х лет, когда в дом пришло слово «война», которое для меня пока ничего не означало. Лишь через год-полтора это слово стало для нас бедой: папу забрали на фронт. Папа – Липатов Петр Гаврилович – служил в МВД, и у него была бронь, поэтому его призвали в действующую армию позже.
Теперь и в нашу семью поселилось горе. Оно было так велико, потому что мы узнали, что такое голод. Это чувство осталось в памяти навсегда. Дома никаких продуктов. Мама на работе. Только слезы на короткое время отводили от беды. Нас было три сестры, я - самая маленькая. Мы жили в городе Чкалове (ныне Оренбург). Мама работала уборщицей в обкоме партии вместе с соседками – тетей Аришей Нешайновой и тетей Настей Булгаковой.
Однажды мама вернулась с работы и сказала: - «меня уволили». Мамины слезы повергли нас в шок. «Почему? Кто и за что мог выгнать нашу самую добрую маму с работы?». Оказалось, что в кабинете, где она убиралась, исчезла суконная скатерть: значит, виновата мама. Она пыталась убедить начальника, что не брала никогда и чужой иголки. Как могла бы она вынести большую толстую скатерть из обкома, где кругом охрана? Тетя Ариша и тетя Настя защищали маму, зная, какой кристальной честности человеком она была. Но начальник пригрозил и им увольнением, если еще раз сунутся защищать «воровку». Позже выяснилось, что вором был милиционер из охраны, но перед мамой никто, конечно, не извинился.
Мы много страдали все вместе, но от этого легче не становилось. Какие же добрые люди были вокруг! Кто-то старался подсунуть нам кусочек хлеба, кто-то приносил кашу, хотя и у них не было ничего лишнего. А дядя Федя (он был самый старый из соседей, как мне казалось, непризывного возраста) работал в Пищеторге директором столовой. Он взял маму посудомойкой. Но эта работа нас не спасала. Все равно кушать было нечего.
Старшая моя сестра Вера была школьницей. После уроков по дороге домой она заходила в магазин, к которому мы были прикреплены, и получала хлеб. Однажды она вернулась домой без хлеба и карточек: «Мама, продавщица забрала наши карточки и не дала мне ни хлеба, ни карточки не вернула». Это была беда, мы обречены. На плач Веры собрались все соседи нашей коммуналки. Мама собрала нас троих, к нам присоединились еще две соседки со своими детьми, и мы отправились в магазин. Но ни горький детский плач, ни слова женщин не пробудили совесть продавщицы. Мы вернулись ни с чем. Нас ожидала голодная смерть. Тогда мама приняла решение - уехать к своему отцу, нашему дедушке, в деревню, в Мордовию.
На какие муки мы были обречены. Дорога была длинной и тяжелой. Помню много измученного народа везде – на станциях, где были пересадки, у касс за билетами, в помещениях вокзалов, бабьи битвы. Всем надо было уехать, каждый хотел достать билет. Мы сидели на швейной машине, которую забрали с собой как самую большую ценность семьи. Приходила и говорила только одно: «Не уходите, не разжимайте руки, держитесь вместе, иначе я вас потеряю навсегда». Мы дрожали от холода, голода и страха. Мы смотрели во все глаза и ждали. Казалось, этому не будет конца. Наконец, маме удалось достать билеты. Но надо еще суметь зайти в вагон – разъяренная толпа затмила двери, а мы замыкаем эту толпу. Откуда у нас, голодных, силы? Вот-вот тронется поезд, а мы не можем приблизиться к заветной двери. И тут какой-то военный схватил нас двоих, самых маленьких, и пробился в вагон. Мы кричали: «Мама, мама». Вдруг мама с Верой останутся, а мы уедем? Куда? Но тот же солдат помог им забраться в поезд, и он тронулся. Мы всю жизнь вспоминаем того солдата, ни имени, ни фамилии которого никогда не узнали. Спасибо ему и дай бог жизни за его доброе сердце и сильные руки!
Наконец, добрались до конечной станции. Метель. Ничего не видно. Ночь, а до дедушки еще 10 км. Дождались утра. Какой-то мужик согласился довезти нас в санях, запряженных худой кобылкой, до самого дома. Так мы оказались в дедушкиной хате, где было тепло и не так голодно.
Молоко от буренки сдавали каждое утро: «Все для фронта»!Сдавали его «снятым». Это значит, что сутки молоко оставалось дома, затем с него снимали сметану, из которой взбивали масло, и тоже сдавали. Значит, нам оставалась пахта. Мы делились ею с только что родившимся теленком. Бабушка старалась хоть чуть-чуть забелить пойло теленку. Летом появлялись овощи: огурцы, помидоры, затем свекла, тыквы, подсолнухи. Кажется, мы стали забывать страшные дни 43-го года. Но ненадолго.
«Победа!» докатилась до нас не сразу: весть о ней передавалась из уст в уста, ведь радио в деревне не было. Папа вернулся в конце 45-го года. Четырежды раненый и с медалями: «За отвагу» - несколько штук, «За взятие Берлина». Через месяц мы стали собираться в путь: ведь в Чкалове осталась наша квартира и все вещи. Но квартира была занята другими людьми и родители, имея на руках ордер, не посмели предъявить его той семье тоже с детьми.
Нашим скитаниям не суждено было кончиться. Папа устроился на работу по своей профессии – кузнец. Кстати и на фронте он был в кавалерийском полку и этим гордился. Через полгода ему, как специалисту с золотыми руками, дали «жилье» - курилку в конюшне. Здесь было много дыма и больших крыс, которые ночью залезали в нашу постель, и нам опять было страшно. Так прошла зима. Шел уже 1946 год.
Самая жестокая на земле и в истории человечества война кончилась, но для мирного народа она продолжалась, но только теперь это была борьба за выживание. Послевоенная засуха, ни капли дождя в оренбургских степях. И снова голод, карточки, битва за хлеб в очередях. Теперь Веру в магазин не посылали: опасно, могли раздавить в очередях. Мы записывались в те очереди с вечера, караулили переклички (если кто не оказывался вовремя, того выбрасывали из очереди). Когда очередь начинала подходить ближе к прилавку, мы вызывали с работы папу. Когда он вылезал из той очереди с драгоценным хлебом, с него рекой лил пот, а сам он был выжат, наверное, тяжелее, чем на фронтовой битве.
Казалось, такой жизнью жить невозможно, но ведь жили. В 1947 году карточки отменили, что тут началось. Битвы за хлеб ожесточились настолько, что люди из очереди выходили уже и избитыми. Казалось, что без карточек хлеба всем не хватит. Через месяцы битвы стали сокращаться. Люди поверили, что хлеб теперь будет.
Моя средняя сестра Маша не выдержала всех испытаний и настояла, чтобы родители отпустили ее к дедушке со знакомыми попутчиками. Но к тому времени у нас в семье родилась еще одна девочка – Галя, а в 1949 году – радость для папы – сын Володя. Годы шли, но ужасы от нехватки продуктов продолжались. В 1955 году я поступила в Казанский университет. Общежитие давали только тем, у кого отцы погибли на фронте. Я жила на частной квартире и оплачивала ее из своей стипендии. Родителям нечем было мне помочь, зарплата мамы была ниже моей стипендии, папа получал чуть больше, а в семье было двое малышей.
После окончания университета меня направили учительствовать в глухую деревню на границе с марийскими лесами. Природа изумительная, но ни дорог, ни света, ни радио, полный упадок сельского хозяйства. Впервые я получила приличную зарплату, но купить на нее здесь было нечего. И снова нет хлеба, не говоря о других продуктах. Хлеб привозили один раз в неделю и выдавали одну буханку в одни руки. Отработала три года.
Наступили лихие 90-е. Это наш пенсионный возраст. Накопления отобрали, изувечили и развалили страну, обокрали в пенсии. Нас – детей войны – всегда преследовала нужда. Земля российская стонет от зарослей бурьяна, а нам везут заморские продукты по баснословным ценам. Есть их не только не хочется, но употреблять опасно для жизни.
Мы – дети – войны, выдержавшие ту войну, поднимавшие целину, зарабатывали массу болезней. Но больницы позакрывали, а людей в возрасте после 70-ти лет в больницы не госпитализируют. А если это сделают, то не лечат. А если человек умер, то захоронить его не каждому по карману. Такого не было никогда.
И все это выпало на ныне беспомощных нищих пенсионеров – детей войны. Нам, рожденным в Советском Союзе, довелось хлебнуть все горести жизни, которую исковеркала война, и нам поздно было перестраиваться в 90-е годы. Миллионы наших дедушек и бабушек, хлебнувшие «радость» разрушительных революций и войн, наши родители, вынесшие на своих плечах тяжесть войны, восстановившие страну, мы – их дети – все оказались в старости в цепких руках нужды. И снова в страхе за будущее своих детей и внуков, у которых весьма смутное будущее.
