Моя рана не заживет…..
Память. Как сохранить то, что время неумолимо стирает из нашей жизни?
Каждый раз, когда заходит разговор об это, я с огромной благодарностью вспоминаю нашу маму, которая сохранило все, что написано было рукой папы от крошечных записок на обрывках бумаги в годы репрессий, до всех писем, написанных в годы войны. А после его гибели мама записывала в маленькие блокнотики, самодельные тетрадки свои воспоминания, разные эпизоды из их жизни, его высказывания. А когда ей было особенно плохо, она аккуратно переписывала папины и свои письма. Так она как бы снова погружалась в общение с ним.
Когда я была школьницей, мама и мне поручала переписку этих писем. Если бы не эти документы, я бы очень многого не знала.
Дело в том, что для нашей семьи черные дни начались еще задолго до начала войны – с 1937 года. Я родилась в Казани 11 ноября 1937 года. Моя мама – Ишукова Кадрия Гайнетдиновна (1909-1968) – детский писатель, переводчик. Мой отец – Фатых Валеевич Каримов. В т от же день моей сестре Аде исполнилось 2 года. Наш отец – известный уже в то время молодой (28 лет) поэт, журналист, член Союза писателей СССР с1934 года, зав сектором детской юношеской редакции Татгосиздата – Фатых Карим – был уволен с работы. Ему были предъявлены самые нелепые, надуманно искаженные обвинения, основанные на доносах и так называемых «экспертизах» его произведений.
Арестован он был 3 января 1938 года,(мы тогда жили на ул. Чернышевского, дом 21 – напротив Казанского Главпочтамта, теперь это улица Кремлевская, там еще есть мемориальная доска. Четыре года провел в тюрьмах и лагерях НКВД. Так что все лишения и унижения мы познали с самого раннего детства.
Но ни наша мама, ни сам отец не смогли смириться с таким положением и вместе с друзьями писателями добились пересмотра дела , по которому он был осужден на 10 лет по статье 58 п.п. 2-10-11. Новый суд признает его полную невиновность (редчайший случай в те годы) и 3 декабря 1941 года он, освобожденный, возвращается домой. Мы жили тогда уже на улице Миславского, дом 8/1, куда нас переселили после ареста отца.
В этот день я первый раз увидела своего папу. Мне 4 года. Я не помню его лица, но знаю, что он вернулся худым, простуженным, изможденным человеком, который прошел все ужасы гулаговской жизни.
Сегодня Родина в огне,
Ей тяжко дышится в дыму,
Страна моя, доверься мне,
Бойцу и сыну твоему….
(Фатых Карим, перевод с татарского)
Декабрь 1941 года. Дикий холод, голод, немцы уже под Москвой, и наш отец со словами «Родина в огне, мое место на фронте», восстанавливается во всех правах, и, не ссылаясь на свое физическое состояние, 30 декабря 1941 года уходит в военкомат. В тот день он не вернулся.
1 января 1942 года мама пошла его искать. Военкомат находился на улице Свердлова (теперь это улица Петербургская), но не нашла и очень огорченная вернулась домой.
Она рассказывала, сколько там было народа – молодые юноши и девушки, люди среднего и пожилого возраста – вся улица перед зданием была запружена людьми. Они пришли туда кто по призыву, а кто сам рвался на фронт, особенно мальчишки 14-15 лет.
А через 2-3 дня папа вдруг сам забежал домой на 20-30- минут попрощаться. Эшелон отправлялся на фронт. Папа был уже в военной зимней форме. Но перед этим, где-то в середине декабря, несмотря на свою занятость, он водил нас с Адой в цирк, который находился почти напротив нашего дома – на улице Дзержинского. Я помню, как в военные годы в затемненной Казани вечерами толпы людей шли в цирк – он был одним из центров культурной жизни города наряду с театрами и кино. Сюда были эвакуированы самые знаменитые советские артисты, в том числе-группы дрессировщиков во главе с Владимиром Дуровым.
В цирке мы сидели, вцепившись в папины руки. Наверное, боялись, что он снова может исчезнуть, и я на всю жизнь запомнила ощущение – его горячие руки в моих ладошках.
Еще до возвращения папы из заключения маме удалось устроиться на работу в детский садик № 41 воспитательницей. Тогда это было очень трудно – с семьей «врага народа» люди боялись общаться. Потом в садик определили Аду, а меня, 2-х летнюю, запирали дома одну. Затем взяли и меня в младшую группу. Так детский сад стал спасением нашей жизни.
А когда началась война и почти все мужчины ушли на фронт, вся тяжесть жизни легла на женские плечи. Работа на заводах и в колхозах, копание окопов и рвов, заготовка дров, разведение огородов и многое-многое другое. Взрослым помогали мы, маленькие дети. Я помню, как мы с мамой пилили мерзлые дрова (а достать дрова было тоже огромной проблемой), на санках везли их домой, с большим трудом растапливали их в печке. Тогда все дома отапливались печками. На углях готовили кое-какую еду, воду таскали из колонок в ведрах. Эти колонки находились далеко от нашего дома. Горячими углями кипятили воду в самоваре, углями же нагревали большой тяжелый утюг, чтобы погладить белье.
В первые годы войны наш быт был очень скуден.
Вечные очереди за керосином (летом готовили на примусах), за хлебом по карточкам, за мылом и т.д. Чтобы помыться в бане, приходилось по три-четыре часа стоять в очереди. Потом, уже обессиленные, в кромешной тьме, возвращались со своими узелками домой.
Так как постоянно хотелось есть, мы – дети, жевали вар, бегали за железнодорожный вокзал в луга, где рос дикий лук и разные травы, зимой собирали семена липы – орешки с «крылышками». Вкусным угощением был жмых.
В детском саду воспитатели делали все, чтобы скрасить наше детство: устраивали праздники, очень много читали нам, иногда водили в ТЮЗ на детские спектакли, учили нас вышивать и обвязывать платочки из разных лоскутков, почти из ничего делать елочные игрушки. Из обрывков бумаги сшивали альбомчики для рисования, искали и приносили глину для лепки. Мы с удовольствием грызли капустные кочерыжки турнепс, пили «суфле» из разведенного молока и пили всеми «ненавистный» рыбий жир.
Казань была крупным тыловым городом нашей страны. Эвакуированных людей из самых разных оккупированных территорий рассеяли в любые более-менее пригодные (и даже непригодные) для жилья помещения. В больших зданиях размещались госпитали для раненых. Их было очень много, и поэтому были забиты все палаты, коридоры и проходы. И я помню, как мы – детсадовцы, а потом и ученики, начальных классов выступали перед ранеными бойцами. Читали стихи, плясали и пели, дарили им сшитые детскими руками кисеты, платочки, свои рисунки. А они и смеялись, глядя на нас, и плакали.
С самого начала войны был провозглашен призыв: «Все для фронта, все для Победы». И люди отдавали все, что у них было. Подписывались на займы (государственный заем), собирали средства на строительство танков и самолетов. Наши воспитатели тоже не отставали от других. В одном из писем мамы на фронт она писала, что ее группа 6-ти леток стала инициатором сбора средств на постройку эскадрильи самолетов «Пионер». Родители через детей передавали деньги, кто сколько может. А она отдавала свой месячный заработок, «лишь бы скорее истребить этих проклятых фашистов».
После того, как папа уехал на фронт, от него не было никаких вестей, кроме письма с дороги. И вот в апреле 1942 года пришло извещение о том, что он после крупного сражения 14 апреля пропал без вести, и что мама может оформлять документы на получение пенсии. Мы даже не понимали и не хотели верить в случившееся, так как папа, уходя сказал: «мы разобьем фашистов, и я вернусь с победой домой!».
И чудо случилось. 1 мая 1942 года очень рано утром раздался стук в дверь. У нас была одна кровать, на которой мы спали втроем. Мы в испуга вскочили- «Кто там мог быть?». Мама открыла дверь, а там ПАПА !. В длинной шинели, с палкой в руках, худой, обросший. Мы бросились к нему, буквально повисли на нем. Какое счастье, ПАПА вернулся!. Оказывается, его тяжело раненого, все-таки вытащили с поля боя, он попал в полевой госпиталь, а затем долечиваться отправили в один из Казанских госпиталей. Этот госпиталь находился в Соцгороде. Мы с мамой туда ездили, иногда ходили даже пешком (это от Кремля), так как трамваи были редки, и всегда переполнены. Тогда у мамы не было даже приличного платья. Выручали соседки – сестры Шигаевы, тетя Роза и Кафия – давали свою одежду.
После лечения папа снова уехал на фронт. Его отличительной, уникальной чертой было то, что он, находясь в самых экстремальных ситуациях, изыскивал возможность писать зреющие в нем стихи, поэмы, баллады, письма домой и друзьям – писателям.
Писал на прикладе автомата, на сапоге, на подвернувшейся доске – в перерывах между боями, ночью при свете луны или коптилки. Его интересовало все: есть ли у нас дрова, выросла ли в огороде картошка, как мы себя ведем, чему научились, как готовимся к школе.
С мамой по переписке в каждом письме шел разговор о творчестве. Его стихи печатались во многих газетах, татарских журналах, звучали по радио, композиторы писали на них музыку.
В те годы поэзия была главным, к чему люди тянулись и на фронте и в тылу. Они ждали стихи, зачитывались ими. Из фронтовых газет, боевых листков вырезали, переписывали, передавали друг другу, заучивали наизусть. А какие песни рождались во время войны!. Многие из них народ любит и поет до сих пор.
Адресованное лично мне папино письмо и стихотворение, видимо произвело на меня огромное впечатление. Мама рассказывала, что я его никому не давала в руки. Ложась спать прятала его под подушку: «Папочка, миленький мой, хороший мой, прислал МНЕ! письмо». И в ответ диктовала маме свой текст, что «на празднике в честь Красной Армии танцевала краснофлотский танец и лезгинку, а когда вырсту, я буду моряком. Папочка, приезжай скорей, мы тебя очень ждем». Почему моряком? – я до сих пор не знаю. Мы посылали на фронт свои рисунки и корявыми буквами писали свои пожелания.
Да, письма во время войны имели огромное значение. Как мы их ждали в тылу! А как их ждали на фронте !!! Каждое письмо было событием – значит жив, значит есть надежда ждать новых вестей. Вечером, при горящей лучине или при свете керосиновой лампы, при затененных окнах по сто раз перечитывали каждое новое письмо и писали ответ.
Я часто с ужасом и болью вспоминаю рассказ моей подруги Шуры Мокеевой (монтажница Александра Алексеевна Мокеева – Ветеран завода, награждена двумя орденами Трудовой славы II и III степени) о том, как ее мама берегла письма своего мужа – отца Шуры. Он погиб в самом начале войны. И она, когда вспоминала о нем, доставала эти письма и читая их, очень плакала. И вот младший брат Шуры однажды украдкой взял эти письма и сжег их – чтобы мама больше НЕ ПЛАКАЛА. Маленький мальчик очень жалел свою маму, и, конечно, не понимал, что уничтожил самое дорогое, что бережно хранила его мать.
Снова и снова я благодарю своих родителей за то, что они, находясь в разлуке долгие годы (почти 8 лет), так много писали и сохранили все письма. Мамины письма были на фронте, отец держал их в руках, читал, сберег, и они вернулись. А как мама берегла его письма! Именно из этих писем я теперь очень много знаю о них обоих, о нашей жизни, и даже о себе самой. Главное. В них отец – безоговорочно верил в победу. Еще в 1942 году, попав на фронт, он писал в своих письмах, что «фашизм не имеет права жить»
«Славен день Победы и Свободы –
Прозвучит Салют в краю родном, -
Суд идет! – воскликнут все народы,
И фашисты встанут пред судом…»
(перевод с татарского)
А его задача, как поэта, находящегося в самом пекле войны найти время (и бумагу, которая была дефицитом), чтобы написать обо всем увиденном и пережитом, о героизме наших воинов, фронтовой дружбе, преданности Родине.
В 1943 году отец снова был ранен. Лечился в полевом госпитале. Затем опять на фронт, на передовую. В конце 1943 года еще одно ранение, после лечения которого ему удалось приехать в Казань на очень короткий срок. Мне запомнился один эпизод: папа был так занят своими литературными делами, встречами со своими друзьями – писателями (многие из них были фронтовыми корреспондентами), что вечером в последний день своего пребывания прибежал домой и говорит маме – «давай скорее собирайся, вместе с девочками поедем в фотографию». Когда мы пришли туда, оказалось, что фотоателье уже закрылось, мы опоздали. Так у нас на память не осталось даже фотографии вместе с отцом. В своих воспоминаниях мама затем писала, что из-за этого у нее сердце болит и разрывается. Теперь и у меня тоже.
Уже потом, через какое-то время, после его отъезда, она сфотографировалась с нами – девочками, это было в 1944 году. Это письмо мама послала папе на фронт. Получив письмо с этой фотографией, он уже с ней не расставался.
Фронтовой путь нашего папы начался от Москвы, затем менялись воинские части, номера полевых почт. Он прошел с боями через Украину и Белоруссию, при форсировании Днепра он чуть не погиб. Спасли фронтовые друзья.
Во второй половине 1944 года командование направило отца на краткосрочные курсы Ленинградского военно-инженерного училища, которое находилось в городе Костроме. Как писал папа, учение было настолько трудным и напряженным, что на сон и отдых почти не оставалось времени. «Мы занимались по 36 часов в сутки» - так образно он обрисовал обстановку. В декабре 1944 года он заканчивает курсы с отличием, получает звание младшего лейтенанта, специальность – сапер-подводник и назначение – в район Восточно-Прусской наступательной операции – в этот кровавый страшный котел войны:
«Я буду сокрушать врага
И как поэт и как солдат,
Коль сам погибну – живы будут дети..»
До сих пор нет точной цифры (возможно ее и не может быть) количества погибших наших воинов в Восточной Пруссии – это сотни и сотни тысяч.
А мы с Адой с сентября 1944 года уже учились в 1 классе 39 средней женской школы г.Казани. Она находилась на улице Банковской (между улицей Баумана и Булаком. Мне не было 7 лет, но я пошла вслед за своей старшей сестрой, так как мы все делали вместе.
У нас не было портфелей, не было тетрадей – их шили из узких полос бумаги, отрезанных от каких то бланков. У всех отцы были на фронте, или уже погибли, а матери трудились с утра до вечера.
Все жили бедно, голодно, но у нас были замечательные учителя. Я до сих пор помню всех по имени-отчеству.
Они заложили в нас прочные знания, которые очень пригодились в дальнейшей жизни.
Как-то, однажды, маму позвали в Союз писателей. Оказывается от американских писателей пришла помощь детям воевавших и погибших на фронте татарских писателей. И нам по его ордеру выдали по паре туфель, платья и оленьи шубки. Наша детская радость была неописуема. Эти шлубки (непромокаемые) мы носили почти до 10 класса.
Письма от отца уже из Восточной Пресии приходили, и в каждом слова – «Я пока еще жив». А мы жили только им. Его столько лет нет с нами, но каждый день разговор только о нем: - что бы он сказал, что бы сделал. Мысленно он всегда был с нами. В одном из последних писем папа писал:-«б.ем врага в его логове. Зверь этот до такой степени коварный, что удирая от нас, все превращает в пепел, и. не успев забрать каравай хлеба, оставляет его заминированным. Но мы мощным наступлением идем вперед и вперед. Пишу эти строки во время шквала огня, в момент минутного ожидания. Недалек тот час, когда мы поднимем наше знамя- Знамя Победы!».
Отец погиб в открытом затяжном бою под Кройцбургом ( около 35-40 км. от Кенигсберга). Этот бой длился почти сутки с 18 по 19 февраля 1945 года. А до этого он участвовал во взятии городов Инстебург, Фридланд, Алленбург. Сохранились «благодарности» Приказом Верховного Главнокомандующего за отличные боевые действия при овладении этими городами – важными, мощными укрепленными районами обороны немцев на путях к Кенигсбергу. «Удостоверения» - командиру саперного взвода лейтенанту Каримову Фатыху Валеевичу в том, что он Приказом по 144 стрелковой Виленской Краснознаменной ордена Суворова дивизии 5-ой Армии 3-его Белорусского фронта от 6 февраля 1945 года награжден орденом «Красная Звезда» и от 12 марта 1945 года – орденом «отечественной войны I степени».
Недавно я получила наградные листы (их через Интернет нашел директор Музея-мемориала Отечественной войны в Казанском Кремле М.В. Черепанов). В них подробно указывается, за какие действия присуждены эти награды.
О гибели отца мы долго ничего не знали. Но вдруг в марте 1945 года возвращаются 2 маминых письма с припиской «Адресат выбыл», а потом приходит посылка. Открываем - а там шинель, сапоги, записные книжки и сшитые из бумаги маленькие узкие блокноты, аккуратные перевязанные письма, часы, немецко-русский словарь, портрет Пушкина - его папа носил в кармане гимнастерки вместе с нашей фотографией. Мама сразу все поняла. А я кричала и плакала - «Не может быть. Ведь папа обещал вернуться, он в каждом письме писал, что мы еще будем жить вместе, что он должен написать еще много новых произведений, которые сложились в его голове, они уже готовы, только нет ни времени, ни бумаги…». Нам нужен был ПАПА!
Я очень долго не могла понять и смириться с его гибелью. Увидев на улице человека в военной форме, догоняла и смотрела? - не папа ли это идет?
Извещение о его гибели пришло намного позже, и только в мае 1945 года в газетах был опубликован некролог и тогда же пришло письмо от майора Лагуна – зам командира по политчасти в/ч ПП08644 с подробным описанием боя и гибели нашего отца и его однополчан.
Вероятно, поэтому я ничего не помню о Дне Победы. В нашей семье было такое несчастье, что все рухнуло. Я помню только почерневшее от тоски и непоправимого горя лицо матери.
Гибель нашего любимого папы перед самой Победой нанесла и нам глубокую рану и боль. Впоследствии эта боль усилилась осознанием того, сколько людей погибло, сожжено, замучено в этой страшной войне. Это невозможно забыть и пережить.
Я хорошо помню дом-интернат для инвалидов войны, который находился на углу улиц Карла Маркса и Красина (теперь Япеева) – недалеко от нашего дома.
В этот интернате содержались безрукие, безногие, искалеченные в боях люди. На улицах Казани очень много встречалось тех, кто мог как-то ходить на костылях или клюшках. Особенно страшно было видеть безногих людей , передвигающихся на самодельных тележках. Они отталкивались от земли руками с деревянными колодками.
Многие из них отказывались вернуться домой такими калеками, а многим, вероятно, не было куда вернуться. В те далекие годы эти инвалиды часто просили милостыню, забирались на своих тележках в трамваи, в пригородные поезда, сочиняли и пели песни про судьбу-злодейку. И погибали уже в мирное время.
Мы, маленькие школьницы иногда навещали лежачих больных в этом интернате (некоторые были просто обрубками человеческих тел), но так это было страшно и жутко, что мы убегали в слезах. Потом туда уже никого не пускали.
Школу мы с сестрой закончили в 1954 году. Поступили учиться в Казанский Госуниверситет. Ада его закончила, а я ушла с 3 курса и стала работать на производстве, сначала на заводе п/я 423, затем с 1962-1989 – на заводе ЭВМ. В настоящее время - пенсионерка, «Ветеран завода», «Ветеран труда». Имею награды – орден «Знак Почета», медаль «Ветеран труда», медаль "1000-летие Казани".
В последние годы я занимаюсь архивами отца и мамы. Это самое дорогое, что у меня есть. Собираю все публикации, издаваемые книги, документы. Регулярно езжу в город Багратионовск Калининградской области (бывший Пройсиш-Эйлау Восточной Пруссии), где на воинском мемориале находится захоронение нашего отца и его боевых товарищей. Могила была найдена через 11 лет после окончания войны – в 1956 году благодаря маленьким алюминиевым дощечкам: на одной из них оставшиеся в живых бойцы высекли надпись-
Лейтенант
Фатих Карим
ТАТАРСКИЙ ПОЭТ
ПОГИБ ГЕРОЕМ В БОЮ
С НЕМЕЦКИМИ ЗАХВАТЧИКАМИ,
19.2.1945 г.
На второй дощечке имена сержантов и рядовых, погибших в этом же бою. Обе эти реликвии хранятся в военно-историческом отделе Калининградского историко-художественного музея.
Так как творчество Фатиха Карима изучают в школах и филологических факультетах ВУЗов, меня часто приглашают в лицеи, колледжи, гимназии разных районов и городов. У меня тесные связи с Казанскими музеями, а также с музеями и общественностью Калининграда, Багратионовска, Уфы, Белебея, Нижнекамска, Дмитрова, Аитова и др.
Я считаю своим долгом рассказывать о сложных судьбах наших отцов и матерей, об их мужестве, самоотверженности, героизме и непоколебимой вере в Победу. Живущие после этой войны поколения должны знать, какую цену заплатил наш народ в борьбе с фашизмом, кому мы все обязаны за свою жизнь.
Л.Ф Каримова 2013 год.
