Интервью по теме
«Воспоминания бывших несовершеннолетних узников
фашистских лагерей.
Лёвушкина Дина Дмитриевна»
Интервьюер: старший научный сотрудник Чистопольского государственного историко-архитектурного и литературного музея-заповедника Ирина Мясникова.
Респондент: бывший несовершеннолетний узник фашистских лагерей Лёвушкина Дина Дмитриевна (1936 г.р.). С 1941 по 1942 год находилась с семьёй в Ильинском, откуда были переведены в лагерь №5 Яанислинн (Петрозаводск, Восточная Карелия), в котором содержалась до конца войны.
Дата проведения интервью: 27 февраля 2014 года.
Интервьюер: Дина Дмитриевна, пожалуйста, расскажите о Вашем военном детстве.
Респондент: Родилась я в 1936 году 6 мая. Жили мы в Ленинградской области Лодейнопольский район, Свирь-3. ГЭС у нас там была. Когда началась война, отца сразу забрали на фронт. Нас было у родителей трое: сестрёнка Лида 7 лет, мне – 5 и сестрёнка Женя, 2 годика. Мама решила к своей сестре отправиться, у неё детей не было. Так было бы легче во время войны, она же одна осталась. Нужно было переходить реку Свирь. Мама говорила, что мы дойдём до берега, и там переправа есть. Раньше ведь какая переправа: крикнут – лодка едет, если её нет на этой стороне. Мы когда пошли, сразу, я помню, налёт. Вот это я помню хорошо. Мы идём. Сестрёнка у мамы на руках на полотенце была привязана. А мы – за руки. И котомка у мамы за плечами, там поесть на дорогу. В чём были, июнь месяц, тепло, в платьишках. Пошёл налёт. Мама говорит: «Давайте, ложитесь, ложитесь!» Идём, где ямочка, мы к ямочке пригнёмся, самолёты пролетят – мы пошли дальше. Ладно. Мы добрались до тётки. И как раз около их посёлка опять налёт, машины. Всех на машины собирают, и повезли. И мы попали в концлагерь. Увезли нас в Карелию. Это я уже не помню. Только помню, что нас привезли туда, там бараки. Никаких нар, просто голые стены, и все сидят с этой стороны, с этой стороны, ногами вместе. Он неширокий барак, проход такой. Мама сидела: маленькая у неё на коленях, а мы по бокам. И мы днём и ночью – сидя. Потом маму стали угонять на работу, мы в этом бараке оставались. А вечером, когда её пригоняли с работы, мы из барака выходили встречать, выбегали ребятишки. Не выпускали: колючая проволока, там полицейские, нас отгоняют.
Приносили, помню, на каких-то маленьких блюдечках, по-видимому, мёрзлую картошку: что-то жидкое, сладкое. Детям давали кушать, а что родителям – я не знаю, что они ели. Может, давали сколько-то хлеба.
Потом, когда концлагерь расформировали, по-видимому, когда наши войска в Карелию добрались, нас отправили в Кондопогу. Тоже в Карелии. Там была заброшенная деревня. Всех, видно, кого – куда вывезли. Нас поселили в брошенные дома. Много нас, кто в концлагере был, полно было. Мы жили в большущем доме деревенском. Это, наверно, было в [19]43-ем году. В 43-ем, наверно, нас освободили из концлагеря. Маму угоняли в колхоз на работы, на скотный двор.
Конечно, недоедали, недопивали. И лебеду ели, из клевера пекли хлеб, чёрный-чёрный! Мама насушит. А все собирали, травы уж не было, перебивались. Ну, какие-то пайки, может быть, давали. А летом мама кислицы, щавеля, шиповника соберёт – все травы переели, какие можно было.
Мы уже подросли, а на ноги-то ничего нет. В чём были, нам – никто ничего. И вот, помню, когда освобождали эту деревню, с финна (у нас финны были, не немцы) или русского солдата кирзОвые сапоги на помойке нашли. Мы с сестрёнкой возьмём эти сапоги, она потопчется, я. Я сапоги эти хорошо запомнила. Ножки тоненькие, сапоги большие. Одна потопает на улице, другая потопает. Но мама запрещала нам выходить, а то мало и что. А потом, когда уже и эту деревню стали освобождать, тут полицейские ездили на машинах, с нагайками. Ездили по деревне, искали женщин, угоняли в Финляндию. И вот мы маму прятали. Там дома высокие были, не так как здесь, подвал. Мы в подвал её закроем. На замке дом. А эта деревня на берегу Онежского озера была. Мы бежим туда на озеро. Вроде, бегаем, пока полицейские проедут, мы – опять туда, в дом.
В [19]44-м году нас разыскал отец Полухин Дмитрий Иванович 1904 города рождения. Его по ранению демобилизовали, и нас он увёз в свою деревню, откуда он родом был. Он был на Тихвинском фронте. Освобождал Ленинград, города вокруг Ленинграда. Сам поехал работать, а мы оставались. А мне уже 8 лет исполнилось, мне в школу надо идти. Потом он меня забрал. В городе Подпорожье мы жили Ленинградской области. Там речка Пороги, электростанции Свирь-2, Свирь-3. Три электростанции было на реке. Он устроился на работу. Дали ему финский домик. Мы с ним жили, наверно, год вдвоём. Я ходила в школу. Потом привезли маму. Там ещё родилась сестрёнка. И мы стали строить дом. В [19]46-м году мы уже жили в своём доме. В [19]45-м родилась ещё у нас сестрёнка. Она так и живёт там, в этом же городе.
В [19]54-м году я школу закончила, поступила в Ленинградский механико-технологический техникум. Закончила его и по направлению приехала сюда. Нас было 5 человек. Раньше же тут кожзавод был. Кожзавод переделывали в обувную фабрику. Нас направили в Казань. В Казани – на разные фабрики распределяли. А нам охота было всем вместе жить, и вот нас отправили сюда организовывать производство. И так я здесь и осталась.
И.: – Вы не помните рассказы взрослых о том, как они узнали о начале войны?
Р.: – По репродуктору. На улице они стояли чёрные, я помню, на столбах. И отца тут же, мигом забрали. И мама стала собираться. Её одной, конечно, с тремя детьми… Думали, с тёткой легче будет. Но мы вместе с тёткой не попали. Они тоже там же были, но где-то в другом месте.
И.: – То есть Вас пленили финские войска, которые оккупировали Ленинград с севера?
Р.: – Да, финские войска. Меня всегда спрашивают: «Разве финны были против нас?» А там граница с Финляндией, 90 километров всего.
И.: – Они к вам пришли уже летом [19]41-го года?
Р.: – В [19]41-м, сразу же, как только объявили войну, самолёты полетели.
И.: – Во время содержания в концлагере на какие работы угоняли маму?
Р.: – Окопы рыли они, снег убирали. По-видимому, их ещё возили туда, где лес валили. Потому что не каждый вечер их вовремя привозили, другой раз ночью уже. Все измождённые приезжали.
И.: – Многие узники вспоминают, что над детьми в концлагерях ставили эксперименты.
Р.: – Нет, у нас этого не было. Нас никуда за территорию никто не пропускал. Сестрёнка двух лет, которая жива осталась, она вообще никуда не выходила, сидела в бараке. А старшая сестра у нас в Кондопоге умерла. Её змея укусила. Там змей было очень много. Босиком она пошла и наступила на змею. И где похоронена, мама даже не знает. Её сразу забрали, увезли и маму не пустили.
И.: – За вами, за детьми, в бараке никто не присматривал, да? Вы сами себе были предоставлены?
Р.: – Никого не помню. Не-ет, наверно. Все уходили на работу.
И.: – Как взрослые решали бытовые дела, постирать, например?
Р.: – А там стирать-то нечего было. На нас что было, то и было.
И.: – Никакой одежды вам не выдавали?
Р.: – Ничего не выдавали. Друг по дружке, по-видимому, передавали, кому не влезет. Летом же пошли. Мама за плечами только поесть взяла, в чём были, в том и остались.
Это уже после войны – американские подарки назывались. А это не американские подарки. А так же уезжали жители, оставалось там всё, раздавали. Называлось американские подарки. Это же наше было всё.
И.: – После освобождения Вы не проходили через фильтрационные лагеря?
Р.: – Не знаю.
И.: – То есть Вы никогда не упоминали о том, что были в плену?
Р.: – Я писала в анкете на фабрике. А мне кто-то ещё говорит: «Ты зачем пишешь? Потом будут…» А я говорю: «Я всегда пишу, как было». Меня никто никогда этим не попрекал, внимания не обращали, по-видимому.
… А мы и не знали ничего. Никто никогда нигде не спрашивал. Вот сестрёнка узнала совсем недавно.
