ПРОНИН АЛЕКСЕЙ МИХАЙЛОВИЧ

В 1941 году я перешёл из 5-го класса в шестой, мне было уже 12 лет (родился я в феврале 1929 года) и хорошо помню тот тревожный июньский день. Было воскресенье. Накануне правление колхоза (колхоз «Эш», в переводе на русский - колхоз «Товарищ») объявило этот день общим выходным. Была тёплая солнечная погода, небо чистое - ни облачка. Кое - где у палисадников уже собирается группами сельская молодежь. В таких местах, как водится, начинаются импровизированные концерты - игры, песни, пляски, танцы и задорные частушки. Взрослым и детям тоже не сидится дома - все на улице. Празднично, нарядно, весело. К середине дня пришла тревожная весть - война. Радость и благодушие людей сдуло, как ветром. Село стало напоминать потревоженный муравейник. На улице стали группами собираться и громко разговаривать между собой мужчины, кое-где послышались женские причитания и плач, и молодёжь быстро разошлась от палисадников. Тревожно... Дети еще не понимали, что так встревожило их мам и пап, но и они почувствовали: произошло что-то страшное. Вечером возле сельского клуба собрались сельчане на митинг. Все выступающие ругали фашистов и их проклятого фюрера. После митинга там же, на улице, бесплатно, к великой радости ребятишек, показали какое-то кино (какое, не помню) патриотического содержания. Недели через три Урустамак провожал на войну первую и самую большую (около 60 человек) партию своих мужчин. Провожали всем селом, народу было много - женщины, старики и мы - вездесущие пацаны. Почти все женщины плакали, старики смотрели на происходящее угрюмо - многие из них еще помнили прошлую войну с германцем, а в глазах мужчин, пока еще остающихся дома, виделась настороженность: они, наверное, понимали, что и им вскоре придётся также уходить на фронт. У здания сельсовета все остановились, здесь состоялся митинг. Провожающие говорили напутственные слова уезжающим, желали им поскорее вернуться домой живыми и невредимыми. В ответ уезжающие говорили, что они скоро выгонят фашистов вон с нашей земли и вернутся с Победой. В жизни получилось не совсем так, вернее совсем не так, как тогда думали. Люди еще не знали, какие неслыханные страдания выпадут на их долю, какие немыслимые горечи и унижения им придется претерпеть. Почти никому, из ушедших на фронт в тот день, не суждено было вернуться домой, увидеть своих родных, многие полегли на полях сражений, на них пришли похоронки, немало оказалось и пропавших без вести, фактически тоже погибших. Это была первая, но не последняя группа урустамакских мужчин, ушедших на войну. * * * Мужчины уходили, но работ в колхозе от этого не становилось меньше. Всё также надо было пахать, сеять, убирать урожай, возить зерно на элеватор в Ютазу, ухаживать за колхозной живностью. Все эти работы легли теперь на стариков, женщин и нас, тогдашних подростков. От нас теперь зависело, будет ли сыт солдат на фронте и рабочий на заводе. Мы и до войны работали в колхозе в дни летних каникул, но тогда нам поручали только то, что было под силу детям: помогать взрослым во время заготовки сена (пользоваться граблями мы уже тогда умели), полоть некоторые посевы. А с началом войны в одночасье мы стали взрослыми и стали выполнять всё, что делали наши отцы и старшие братья в довоенные времена. Пока шла война, мы и учились не так, как обычно; учебный год начинался 1-го октября, завершался в конце апреля. Этим выигрывали время длиной в два месяца для работы в колхозе. Но и в учебное время после уроков часто выходили в поле, собирали колосья, оставшиеся после жатвы, (их мы уносили не домой, а сдавали в колхозный амбар), убирали картофель, помогали мамам убирать колхозную коноплю, да мало ли еще какую работу мы выполняли. В сельском хозяйстве, как известно, 8-часового рабочего дня не существует, в годы войны - тем более. Мы, тогдашние дети, работали, как и наши мамы и деды, от темна до темна: из дома уходили - еще солнце не взошло, домой возвращались усталые до изнеможения уже после захода солнца. Летом это 15-16 часов работы! Мой сверстник Геннадий Самсонов, ныне покойный, вспоминал: - Утром мы в поле начинали уже пахать, а солнце только еще появлялось из-за Тураевских гор. Однажды со мной произошёл курьёзный случай. В тот день я и мои товарищи - сверстники должны были пахать поле, находящееся в 4 километрах от села. Я поехал один раньше других: друзья что-то задержались на конном дворе. Дорога проходила через березовые перелески и по лощине вдоль оврага. Неожиданно передо мной появился белесый плотный туман, быстро приближающийся мне навстречу. Такие туманы обычно наблюдаются в пойме Ика, по берегам рек. А тут на высоком плоскогорье... Что-то здесь не так... Пацаны, как известно, пофантазировать горазды. В голове у меня и возникла эта самая фантазия. Думаю, не фашистские ли диверсанты появились в наших краях и запустили в нашу сторону какой-нибудь вредный газ? Вот он и приближается к нам в виде тумана. Не зря же говорили в кружке осоавиахима о таких газах. Собрался было даже повернуть назад, но что-то удержало меня. Решил дальше пока не ехать, пусть туман вам придёт ко мне. Дождался... Никаких неприятных запахов в тумане не было, лошади тоже беспокойства не проявляли. В общем, это был обычный туман, вернее, облако, скользящее по поверхности земли, вызвавшее столько эмоций у меня. Моя фантазия оказалась несостоятельной. К приезду моих друзей я уже пахал вовсю. ** * Все полевые работы очень утомительны. Поэтому время от времени мы останавливались, чтобы дать отдых лошадям и быкам (и на них мы пахали, иногда - даже на коровах) и самим немного отдохнуть. В такие минуты у нас всегда возникали разговоры о войне: кто в ней победит, немцы или мы? Мы знали, что фашисты почти дошли до Москвы, а в другой раз чуть не взяли Сталинград, это уже не очень далеко от нас, не зря же власти требовали соблюдать маскировку, вечерам плотно закрывать окна, чтобы нигде не было видно никакого света. Несмотря на это, были всегда убеждены, что всё равно наши победят, то есть мы победим! На чем основывалась наша вера в победу, никто из нас тогда не смог бы объяснить. Тем не у нас была абсолютная вера в неё. Мы не только пахали и бороновали, хотя эти работы были нашей основной обязанностью. С началом уборки хлебов мы переключались на эти работы. В колхозе были конные жатки, но практически не использовались. Причина проста: наиболее сильные и здоровые лошади с началом войны были мобилизованы на фронт и больше мы их не видели. Появлялся на полях комбайн «Коммунар» на металлических колесах. Он был не самоходный, как нынешние комбайны - его по полю таскал трактор. Но довольно часто они стояли: то трактор сломается - по этой причине стоял и комбайн, то комбайн ломается - вынужден стоять и трактор. Поэтому во время хлебов основным орудием был серп. Этот простой, почти примитивный инструмент, служил крестьянину столетиями, и даже в бурно развивающемся 20-м веке о нем не забывали, особенно в годы войны. Однако у него был очень большой недостаток: человеку весь день приходилось согнувшись. Уже к обеду поясница немела, а ближе к вечеру жнецу становилось трудно выпрямляться. Эту крайне утомительную работу приходилось делать женщинам. Они не только жали, но и сжатое жито связывали в снопы. А мы увозили эти снопы на бригадный ток (гумно). В колхозе было шесть бригад, и у каждой из них было свое гумно с непременным крытым (овином). Вот туда мы и свозили снопы. Грузили мы их с помощью двухрожковых вил с укороченными (по сравнению с 4-х или 3-х рожковыми зубьями), насаженных на длинную рукоять, телегу особой конструкции (их называли фурманами), а на току их надо было еще подавать, где они укладывались в плотные ряды, то есть скирдовались до поры, опытными в этом дедами. Особенно тяжелыми были снопы ржи: они были не только толстыми, но и длиннее, чем снопы ярового жита. За день намашешься так, что к вечеру руки становились непослушными, а в коленях появлялась неприятная дрожь. Кстати скажу, что у лошадей на пашне и во время перевозки снопов передние ноги тоже начинали дрожать от усталости. Страдали не только люди, но животные. * * * Потом начиналась молотьба и почти тотчас же - работа, которую называли по разному: «хлебопоставка», «хлебозаготовка», «сдача хлеба Родине», «хлеб в фонд Красной армии» и еще как-то. Эта работа была самая тяжелая из всех, что мы делали в те годы. Мало того, что приходилось грузить и выгружать тяжеленные мешки и поднимать их на элеваторе куда-то наверх, кроме того, она была еще и опасна (были случаи нападения на обозы). Возили зерно в Ютазу (это 40 километров). Собирали обычно обоз (колонну) в 20-30 повозок -так было безопаснее. * * * Много говорено и писано о голодном существовании в военное лихолетье. Первые 1,5 года после начала войны, мы голода не знали, жили более-менее сытно: выручали довоенные запасы, но, когда они закончились, наступили тяжёлые времена. Основной пищей стала картошка, которой до нового урожая не всегда хватало: ведь мы её еще сдавали государству по 3 центнера с каждого двора в виде натурального налога, а зимой чистили и оставляли кожуру себе на питание, а саму картошку отправляли на фронт в сушеном виде. Помню, как однажды вовремя посадки картофеля в борозду бросали не саму картошку, а её белые отростки. Получился ли тогда какой - нибудь урожай от них, не помню. Весной голод гнал нас на прошлогоднее картофельное поле, где мы собирали гнилую картошку. Из её крахмала мамы пекли лепёшки. Они нам казались очень вкусными. Пытались собирать и оставшиеся с осени под снегом зерна. Однако потом узнали, что употреблять в пищу их нельзя - многие тогда заболели ангиной, которую называли септической. Были даже смертельны случаи. Становилось немного легче, когда из-под снега появлялись съедобные травы: щавель, ботва свёклы, крапива и борщевик (некоторые называли это растение борщевкой). В литературе, к примеру, в энциклопедии лекарственных растений, говорится, что борщевик - ядовитое растение. Ядовитое оно или неядовитое, но мы его полными мешками приносили из леса, варили суп (борщ) из него и утром, и в обед, и вечером. Хорошо, если в суп удавалось хоть немного добавить картошки - тогда получался более сытный борщ - и вовсе уж получался праздничный обед, если его удавалось заправить парой ложек молока (это получалось не всегда: всё надоенное молоко мы обычно сдавали государству). Немало ели стебли этого растения и в сыром виде, особенно дети. Но я не помню ни одного случая отравления людей. Не зря, наверное, некоторые нынешние старики предлагают даже памятник поставить борщевику - он здорово выручил нас в те голодные годы. Идя на колхозную работу, мы заранее знали, что за свой труд ничего не получим, будем работать бесплатно. Ради справедливости надо сказать, что нам начисляли трудодни, но они материального содержания практически не имели. В лучшем случае, в день выхода на работу мы получали по стакану муки, которую бывало, делили даже ложками. Это не потому, что председатели были извергами (кстати, за время войны у нас сменилось четыре председателя), просто колхоз не мог позволить себе большего; всё, что производили за лето, подчистую отправляли в закрома Родины. Иногда в колхозных амбарах не оставалось зерна даже на семена. А потом, ближе к весне, его из Ютазов возили обратно в колхоз – сеять - то надо. Нередко колхозные лошади от бескормицы к весне ослабевали настолько, что запрягать их в повозки становилось невозможным. Поэтому женщины, наши матери и старшие сёстры, ходили за семенным зерном в Ютазу - 40 километр туда и 40 - обратно - и привозили его на санках, а мы им не могли помочь - на уроках сидели. * * * Был еще один эпизод в моей жизни в годы войны, о котором я вспоминаю с горечью. В начале февраля 1942 года из села уходили на фронт 10 или 12 мужчин. В их числе был и мой отец Пронин Михаил. В этот день, как назло, пионервожатый - молодой парень - велел мне и ещё нескольким мальчикам прийти в школу (видимо, было какое-то дело). Я тогда не пошёл в школу: отца надо было провожать. Когда я в следующий день пришёл на занятия, этот вожатый наказал меня - заставил после уроков пилить дрова. Много лет спустя, когда мы уже были взрослыми мужчинами, бывшему вожатому я напомнил об этом случае. Он пристально посмотрел на меня, видимо, сомневаясь, правду ли я говорю, потом сказал: «Ну, Алексей, ты заставил меня покраснеть. Извини, если это было вправду». В этот злополучный день вместе с моим отцом был призван фронт и председатель нашего колхоза М.С. Горбунов. После войны из этой группы мужчин вернулись домой только двое, остальные пропали без вести, фактически тоже погибли. И наш отец тоже до сих пор считается без вести пропавшим. Обидно... * * * Следует сказать, хотя бы несколько слов, об эвакуированных (у нас их называли также беженцами). В наше село приехали люди из Москвы (в основном - русские) и из западных областей Белоруссии (евреи). Их разместили семьями в домах жителей села. В связи с этим возникли немалые бытовые неудобства. И к нам определили одну семью. Правду сказать, эта семья была небольшая: женщина с дочерью. Но изба была маленькая (примерно, 5*5) и нас оказалось в ней шесть человек. Тесно. Не лучше было и в других домах. Тем не менее, за все время войны я не припомню случая серьезных конфликтов на этой почве между хозяевами и приезжими. Худо-бедно, они постепенно в какой-то мере обустроились. Эвакуированным давали продовольственный паек по талонам (сахар-рафинад или карамель, сыр или брынзу, какие-то крупы, еще что-то). Кстати, такой паек получали и служащие местных учреждений: учителя, работники сельсовета, почтового отделения и медпункта, сотрудники сельпо. Только колхозникам такие пайки не полагаюсь. Это вызывало тогда обиду и чувство несправедливости, особенно у нас - детей. Эвакуированные, осмотревшись, по возможности тоже начали работать, кто-то вышел на колхозные работы, три женщины - еврейки трудились в местной школе учителями, а их дети ходили в школу вместе с нами. Среди приезжих были только очень пожилые мужчины, но и они старались где-то работать. Один из них, еврей по национальности, имел странноватую фамилию - Шуба. Он работал председателем сельпо (было такое в селе). Надо сказать, что эвакуированные жили у нас не очень долго. Москвичи уехали сравнительно быстро, а приехавшие из Белоруссии, уезжали по мере освобождения оккупированных немцами территорий. К концу войны в нашем селе эвакуированных практически уже не было. * * * Вспоминается день окончания войны. Я и несколько моих сверстников, уже заметно повзрослевших, с раннего утра были уже в поле - пахали. Погода была пасмурная, промозглая. Ближе к обеду к нам прискакал один из наших товарищей, работавший тогда помощником конюха, крикнул: «Война кончилась!» - и тут же ускакал обратно. Мы тоже быстро распрягли лошадей и галопом поехали домой. В это время выглянуло солнце, стало теплее и уютнее: видно и природа обрадовалась этой долгожданной вести. Все, кто мог ходить, собрались в клубе. Там состоялось собрание, наверное, его лучше назвать митингом. Была всеобщая радость и приподнятое настроение. И все-таки, почти все женщины плакали: каждая семья кого-нибудь потеряла в этой войне. Эпилог: Труженики тыла. Они своим самоотверженным трудом (не побоимся этого высокопарного слова) тоже приближали Победу. Тогдашние деды и женщины, наши матери и старшие сестры, практически все уже ушли из жизни. И нас, подростков того времени, а теперь уже - глубоких стариков, становится все меньше. В Урустамаке моих одногодков - мальчишек (1929 г.р.) было семнадцать человек. Пятнадцать из них уже ушли в иной мир. К сегодняшнему дню нас осталось две: Корольков Михаил Иванович, доживающий свой век в Урустамаке и я Пронин Алексей Михайлович - в г. Бавлы. Вот такие у меня горестные воспоминания о военном времени и о той проклятой и навязанной нам войне, которую мы справедливо называем Великой Отечественной.

А. Пронин, 25.02.2015 г.

1. В предвоенные годы у нашего колхоза были уже три грузовых автомобиля, знаменитые полуторки Горьковского завода. С началом войны они тоже ушли на фронт, и их больше никто не видел. Погибли, видать, где-то на фронтовых дорогах.

2. Хочется рассказать еще об одной очень тяжелой зимней работе наших матерей. В военные годы осенью обмолачивать весь хлеб обычно не успевали, эта работа оставалась и на зиму. В таких случаях она осуществлялась на «сложной» молотилке, которая приводилась в действие от тракторного двигателя. Поэтому возле такой молотилки всегда тарахтел трактор (обычно колесный). Выше уже говорилось, что в те времена не было общего колхозного тока, расположенного одном месте, как сейчас. У каждой бригады был свой ток (гумно как его называли тогда). «Сложную» молотилку приходилось перемещать из одного гумна в другое. Завершили к примеру молотьбу на току одной бригады, «сложную» надо перегнать на ток другой бригады. Расстояние между ними около 1,5-2 километров. Зимой по заснеженному полю колесный трактор передвигаться не может, надо ему дорогу делать. Женщины очищали полосу шириной 2 метра. Ладно, если погода ясная и безветренная. Но зимой не всегда бывает так. Нередко начинается снегопад и ветер некстати. Пурга. Очищенную полосу заносит снегом, ее заново приходит чистить. Порядок работы пришлось изменить: почистят женщины полосу длиной 20-25 метров тут - же тандем «трактор - молотилка» на это расстояние передвигается вперед. Так постепенно доходили до следующего гумна. В общем, это была тяжелая и трудоемкая работа. После уроков и мы часто выходили в поле помогать своим матерям.