В глубоком тылу
Война врезалась в мою память и осталась там навсегда как что-то ужасное. Людей охватило всеобщее горе. Мужчины уходили на фронт, дома пустели, оставались одни старики и дети. Село опустело. Жили мы тогда в Башкирии, село Янгузнарат Янаульского района. Через село проходила магистральная трасса в направлении Уфы. Село было крепким, дворов было предостаточно. Тем же летом незадолго до начала войны, недалеко от села расположился лагерь, где стали готовить политработников для армии. Об этом мы знали из маминых разговоров, которая часто ездила туда для проведения политинформации. В ее разговорах с взрослыми часто можно было слышать: «Как бы не разразилась война».
Нас у мамы трое. Папы нет уже с 1937 года. Мне, самой младшей, 10, брату – 13, сестре было 15 лет. Мама, получившая образование в Елабужской учительской семинарии была учительницей четырехклассной сельской школы, заведующей школы. Являясь членом ВКП(б), плотно дружила с газетой «Правда», была избрана секретарем партийной организации села. Как самое грамотное лицо села пользовалась всеобщим уважением, была самым действующим центром. В здании бывшей мечети – «Клуб» регулярно собирались селяне. На этих собраниях с докладом выступала мама; без бумаг; с пафосом заверяла собравшихся о скором окончании войны, что все с победой вернутся домой. Только надо вместе пережить, помогая друг другу. Ей верили и шли за ней, ей все удавалось. Маме тогда было 38 лет. Жили мы в доме раскулаченного муллы. Он стоял в центре села окнами на дорогу. Ажурные окна террасы выходили на березовый сад с журчащим ручейком. К саду примыкал огород, окаймляя дворовую территорию. Было где развернуться с картошкой. Во дворе сохранилась конюшня, колодец, баня. Дом имел два входа: главный вход у ворот, второй – с выходом в хозяйственную часть двора. По ту сторону ворот, тоже к этому же двору, примыкал еще один дом. Там располагалась школа. В воспоминаниях местных жителей в этом доме, когда-то было мэдрэсе.
Места в доме было достаточно. С началом войны основную часть дома, с главным входом, мама отдала под нужды школы и под нужды колхоза. Дров, что выделялось районом для школы и для учителей становилось все меньше, школу стали отапливать соломой. Тепло соломы быстро выветривалось. Отсутствие нужного тепла заставило собрать классы вместе. Получилось, что школа состояла из одной классной комнаты для всех четырех классов. Каждый класс сидел компактно в своем ряду. Хорошо запомнилось как дети были одеты: шапки-ушанки ушедших на фронт отцов и дедов хорошо поношенные, подпоясанные веревкой овчинки и телогрейки. Из подогнутых рукавов едва вытаскивались ручки в рукавицах, валенки непременно подшитые. Вообще бедность и скудность этих мест в войну проявилось особенно. Осенью дождь со снегом, колючий ветер с башкирских степей, под ногами каша из снега и грязи. А где взять осенью обувь? Какая она? Скорее одевали валенки. Урок начинался с тщательного осмотра голов на вшивость и рук – на чесотку. Помню, какая тишина царила на уроках, насколько велика была вера в лучшее будущее. Это прививалось детям в школе, а главное, дома «с молоком матери», с раннего детства.
Мама постоянно отлучалась от дома на дела колхоза: то посевная, то уборочная, то холод в коровнике, то кончился корм для скота, то забирают на фронт конный двор. Возвращалась она поздно уставшая, подавленная. Помню появление радио. Репродуктор (черный) вывели на улицу, установив на здании правления колхоза. Там с раннего утра собирался народ на сообщения Совинформбюро о боях на фронтах, о движении войск и т.д. на голос Левитана. Мы старались снять с мамы это напряжение, докладывали ей о своих успехах по хозяйству и получали похвалу. А дел по дому всяких всегда много. Вечерами наш дом заполняли женщины: кто-то со своей радостью с треугольником в руке, кто в горе от «похоронки», в плаче «ведь будет схоронен на чужбине» и т.д. умела выслушать, порадоваться вместе и утешить надеждой, что её-то обязательно вернется как вон в той-то деревне, пусть без ног, но живой. Некоторые из них задерживались в разговоре о войне, о будущем и при этом вязали из овечьей шерсти носки и рукавицы для фронта. Их изделия складывались в предусмотренном для этих целей ящике. Мама вела строгий учет, кто уже сдал, кто еще нет. О собранном и сданном она отчитывалась перед райкомом партии. Был и другой ящик, куда каждое хозяйство должно было приносить сухари тоже для фронта. Этот ящик закрывался на большой замок, видимо для сохранности. Мама заверяла сдающих, что скоро всё получат их мужья. Ей это доставляло удовольствие. И, действительно, ящик с сухарями возчик с подводой увозил в районный центр. На месте ящика появлялся пустой и тоже с замком.
Ели мы только вечером после возвращения мамы домой и завершения её рабочего дня уже дома. Тогда затопится печь, в ней будет сварен суп. Одновременно топится и печка-буржуйка, около неё греется дворняжка с котом на спине. Теплее становится теленку, который ещё мал и живет за печкой. В один из таких вечеров я начинаю злиться, что маму отвлекают женщины и, как мне кажется, поэтому затягивается варка супа. Из-за плохой опары не поднялось тесто для хлеба. Мама ворчит. С желанием помочь встала около мамы и, конечно, мешаю в тесноте. На просьбу мамы отойти от неё не реагирую. Мама буквально клокочет от гнева и с криком «уйди» запускает мне в спину кочергой. (Она же и сама голодная). Кочерга на две половинки, а я упрямо остаюсь стоять на месте и не слезинки. Стою и хочу добиться скорейшего ухода женщин. У мамы внезапно без видимых причин часто менялось настроение. И тут она вдруг успокоилась. И дворняжка, отпрыгнувшая к выходу, вернулась к печке. В воспоминаниях о том времени интересно признание мамы: «Я не могла иначе, жалость к этим женщинам с полным домом сирот, была сильнее».
С наступлением морозов начинается гусиный бум. Когда на зиму забивали гусей у кого они есть. Это было продолжение традиции деревенского уклада жизни. В этот день в дом приглашались девушки на ощипывание гусей. Происходило это с дружным напеванием грустной песни о разлуке, о любви. Готовых гусей девушки сами гуськом несли к речке и мыли их в холоднющей уже замерзающей речке. К их возвращению в доме в котле (казане) готовился суп из гусиных потрохов. Трапеза проходила на полу в рассказах об ушедших на войну, да и с песней. Появлялся и гармонист-самородок еще не достигший призывного возраста. Несмотря на свой юный возраст, я часто оказываюсь приглашенной на «каз омесе» и приобретала ценный опыт общения, который был важен каждый раз. В домах тогда радио и электричества еще не было. Для меня это был большой праздник и я ждала, когда же мне доверят коромысло с двумя гусями на крючках. Оживают и другие воспоминания. У детей тоже были свои стихийные праздники. Вот один из них: весной, с прилетом птиц, дети небольшими группами выходили на пикник. Происходил он где-нибудь на пригорке прямо у деревни, назывался «карга боткасы» (каша для птиц). Разжигался костер, и на нем готовилась, как правило, пшенная каша. При распределении полагалось больше класть тому, кто больше нуждался или получил «похоронку». Завершив обед, дети хором громко звали возвращения всех с войны домой.
Учебный год кончался рано и все классы выставлялись на разные сельхозработы. Кто-то в животноводческие фермы корм класть, навоз убирать, воду носить, кто-то людей по деревне оповещать. Летом детей использовали для прополки сахарной свеклы, турнепса, что шло на корм скоту. С началом уборочных работ – ходили собирать колос, ходили босиком. Лапти, которые надевали в поле, сильно натирали ноги. А босые ноги к концу дня оказывались исколотыми стеблем соломы. И нет дела никому до этих ран, крови, которая сочится из-под образовавшихся корок на ранах. Главное – сколько ты собрал колоса. За труд детям записывались трудодни. Урожай сдавался государству. Если сколько-то оставалось колхозу, то здесь одновременно с взрослыми за свой труд получали и дети. Помню как несла я домой свою муку (300 – 400 гр.) и увидев бегущего за мной бычка из стада тоже кинулась бежать. Мука рассыпалась. Это было большое горе.
В сентябре месяце школьники еще работали в колхозе. Почему нет, если еще весной мамы на запряженной корове пахали землю. После полевых работ у детей день продолжался по дому: пололи и окучивали картошку, носили воду для скота, встречали стадо, чистили сарай, мыли пол. Что удивляет меня до сих пор: детей никто не погонял. Они сами знали, что нужны, кто же ещё? У нас были корова и куры. Продукцию их в основном мама отправляла на рынок. На вырученное, покупала одежду, без чего нельзя было обойтись.
Окончив четыре класса, уезжали учиться дальше в районный центр, - Янаул. Мне тоже не хотелось отставать.
Школа была 10-классной. Там учились дети и из других сёл. Учителей мало, каждый ведёт несколько предметов. Мужчин нет. Они все ушли на фронт. Холодно. На уроках все в верхней одежде. Во дворе школы общежитие для приезжих детей. Одна комната для девочек, вторая – для мальчиков. Туалет один для всех и находится во дворе. Зимой туалет обрастает грязным льдом, что образует препятствие при входе и выходе. Падали, но обходились без больших травм. О гигиене и уборке туалета разговоры не велись. Вода из колонки и тоже во дворе. Вокруг колонки гора льда и подойти с ведром набрать воду могли далеко не все. Поэтому за водой положено ходить старшеклассницам. Кровати металлические. На каждой живет по две девочки – из одной деревни. Спят валетом. Нехитрое хозяйство как картошка, хлеб, сумка с учебными принадлежностями располагались под кроватью. В середине комнаты стоял стол. За ним готовим уроки и едим. Комната обогревалась печкой-голландкой. Она с маленькой топкой. В ней каждая в чугуне варит свою картошку, в мундире. Варим по очереди; сегодня одни, завтра другие, послезавтра третьи. При варке в комнате царил такой аромат, что великое желание поесть отвлекал от главного – от занятий. В комнате требовалось соблюдение чистоты. Дежурному полагалось мыть пол, следить, чтобы по комнате ходили только в носках. Дежурный же топил печь, определял место поиска дополнительных дров. Собирали дрова вечерами в полной конспирации. Разбирали развалившиеся без хозяев-мужчин заборы. Конечно, это происходило вместе с мальчиками. Каждый нёс в свою комнату, сколько мог. Я была маленькой, была освобождена от перетаскивания тяжести, хотя от этого для тепла был ущерб. Могу упасть и быть пойманной. Это восполнялось другим. Я должна заглядывать в окна домов в ожидании выхода хозяев, выжидать прохожих. По моему сигналу с дровами все быстро разбегались в разном направлении, а я уходила спокойно последней. Не придерёшься. Если тревога оказывалась ложной, уходила тоже ,что-то схватив под мышку. Возвращались счастливые, перебивая друг друга подводили итоги и хохотали до упаду. Так был сожжен забор районного кинотеатра, который, конечно, не был предназначен для обогрева школьного общежития.
На воскресенье уходили домой. Автобуса или какого-либо другого транспорта для проезда не было, да и дороги были грунтовыми. С картошкой, хлебом порой и молоком в холщовом рюкзаке без опоздания возвращались в школу, ещё успевали вызубрить уроки. В сильные морозы нас забирали попутно на лошадях, выполнявших прежде всего какое-то важное для колхоза дело в райкоме. Зачастую наша лошадь едва тащилась под грузом полных саней школьников. Для всякого непредвиденного случая в санях лежали и тулупы. Дома ждала чья-нибудь баня (это тоже по очереди) и спасала нас от возможной простуды и вшей. Баня была чёрной, о другой мы и представления не имели.
Здесь следует вспомнить, что все годы войны село снабжалось мылом. Мыло представляло собой густую не формованную массу черного цвета, распределялось строго по количеству членов семьи на весах – безмене.
Однажды в такой морозный вечер в пути нашу подводу подкараулила стая волков, не являющаяся редкостью в башкирских степях. Наш конь встал на дыбы и стал ржать. А мы полные сани укутанных детей хором в крик и в плач. Стая, вглядываясь в нас, тоже встала поодаль. Наш возчик оказался из повидавших такое, и тотчас разжёг солому. Получился в кромешной тьме высокий огонь. Тут волки, как оказалось, испугавшись огня, чинно повернули назад. Того коня чёрного окраса с белыми копытами я помню до сих пор. Не одно подворье оказалось подчищено в ту ночь волками. Люди с плохо защищенными сараюшками лишились овец, коз, другой живности, у нас съели любимую дворняжку «Бобика», оставив лишь хвост и лапки. Сколько было слёз! Этот случай положил начало укреплению обветшавших хозяйств в селе руками совсем уже немощных стариков. Им помогали дети.
Так проучилась в 5, 6 -м классах в Янауле. Мама, беспощадная к себе и другим нельзя сказать, чтобы погоняла нас с учёбой. Контролировала. «Будешь учиться – станешь большим человеком», «Оденешь, когда выучишься», «Наешься, когда вырастешь», «Всё будет, когда кончится Война» - были её лозунгом.
Как тяжёлое событие отложилось в памяти уход ребят из 10 класса и только что окончивших школу на фронт. Потерявшая в Первой мировой войне своего брата Шагит абый, в Гражданской войне – брата Харис абый мама тяжело переживала гибель племянника Искандэра в Сталинградской битве, состояние искалеченного мужа. «Чья же теперь очередь» спрашивала она себя, вздыхая. «Если заберут меня дома за меня останется Роза» сказала она. Возможность ухода мамы настолько пугала меня, что долгое время проснувшись я искала ее рукой в постели.
Папа с 1937 года пребывавший в заключении был направлен на фронт в штрафной батальон. Он вернулся домой в 1943 году, израненным под Курском. У него было прострелено легкое, контузия лишила большую часть слуха, не сгибалась нога, было больное сердце, дыхание давалось с трудом. Но он держал «ухо по ветру». «Дети выросли толковыми и работящими. Одним татарским языком не проживёшь; нужно учить всех, дать образование; можно ориентировать на городскую жизнь, а мы в глухом краю», говорил он маме; обдумывал и видел будущее своих детей после Победы. В это он верил искренне. Принято решение вернуться ближе к предкам в Агрыз, ближе к Казани.
Весной 1944 года пораньше завершив учебный год, мы с папой первыми из семьи отправляемся в Агрыз. Поездов тогда ничтожно мало, все они переполнены. Кое-как протискиваемся в тамбур. Папа стоять не может – сел на ящик с нашими пожитками. Его негнущаяся нога мешает толпе, на него кричат, требуя убрать её. Я как могу защищаю: «Он с фронта, раненый», в ответ «все с фронта». Так продолжалась дорога между Янаулом и Агрызом с мучительными многочасовыми стоянками на каждом шагу.
Мама загодя тщательно готовилась к отъезду. Хотя её одолевали сомнения в правильности решения о переезде. Она все лето продолжала жить между селом и Агрызом, решая жизненно важные вопросы колхоза. Во главе колхоза был толковый, но малоподвижный председатель. Мама несла партийную ответственность за всё: За вспашку, посевную компанию, сдачу хлеба государству, сохранность семян, скота, подготовку школы к учебному году и мало ли ещё за что.
Корову решено было сохранить. Мой брат Рево ещё не успевший повидать жизнь неотёсанный должен был перегонять корову из Янгузнарата в Агрыз пешком, один. Это был единственный путь. Ему тогда было 16 лет. На всю жизнь сохранились в ушах его рассказы об этом пути, не о нём самом, а о корове, которую он вынужденно вскармливал в пути своим хлебом, только бы шагала, только бы не упиралась.
Много позже стало ясно, что в этом перегоне брату помог опыт, приобретенный в деревне в уходе за домашними и колхозными животными, привитая любовь к ним, воспитанная в условиях деревенской жизни годность к любому делу. Это качество пронёс он через всю свою жизнь длиной в 65 лет, изливая безоглядную любовь своим детям Владимиру, Альфие, жене Машуде (башкирке). Она была его первой любовью в д. Янгузнарат и сопровождала до конца в перипетиях воинской службы.
В Агрызе жизнь вступала в новую фазу – детство кончалось, а война еще продолжалась. Местом нашего жительства стала половина частного домика. Превращенная в деревне в легенду в Агрызе мама постепенно заняла свою нишу. Она возглавила детский сад. Садик документально располагался в полуразрушенной бывшей мечети по ул. Ленина. Предстояло его оживить и сделать действующим. Маму избрали депутатом горсовета и избрали секретарем парторганизации горсовета. Она снова приняла на себя сильные удары судьбы. Денег явно не хватало. Несмотря на это мама направляла свою энергию на обучение детей. Сестра стала студенткой учительского института в Казани (ныне педагогический). Мы с братом определились в среднюю школу №34 – 7-й и 9-й классы. Надо сказать, что школа немаленькая. Нехватка учителей вынудила ряд предметов вести на русском языке. Вполне понята наша неподготовленность отвечать на уроках истории инвалиду-фронтовику на русском языке. Самое безопасное для самолюбия было просто не открывать рот.
И в классе акклиматизация проходила не безболезненно. Благо выручали письменные работы по математике, в чём равных нам даже по школе не оказалось. Так прошёл психологический барьер. Надо полагать, что долгое время наша жизнь в Агрызе никак не налаживалась. Огорода, который мог бы подкармливать семью, не было. Мы растем – нужна одежда и обувь. Мы не знали что такое вкусная еда и вообще еда три раза в день. Чтобы выжить, приходилось изыскивать всё новые источники жизни. Вернувшись из школы, я готовила обед. В казан наливала воду, смешивала её с молоком, кидала туда с соседского огорода листья свёклы, сыпала чуть-чуть муки. К этой бурде хлеба не полагалось, он на вечер. Молоко шло на продажу – иначе вообще не прожить. Я часто прислушивалась к разговорам о том какую траву, как и с чем употреблять в пищу. Чуть-чуть спасала поддержка учащихся в школе. Во время большой перемены в класс приносили разделочную доску с разложенными кусками хлеба по 50 грамм каждый с конфеткой-подушкой. Это счастье ежедневно я должна была делить с братом, который уже стоит в ожидании у дверей. Я это должна была выполнять неукоснительно. Он же мужчина, больше меня, будущий солдат, ему и требовалось больше.
По мере ухудшения здоровья папу клали в госпиталь для инвалидов войны то в Агрызе, то в Ижевске. Частое пребывание в госпитале нам было на руку, папе становилось легче, он этим упивался, мы получали удовольствие. Мы ничего папе в госпиталь не могли носить. Радовали разве своим участием в концерте от школы. Искалеченные раненые в перевязках с радостью принимали наши выступления (танцы, стихотворения, гимнастические номера). Это в свою очередь нас вдохновляло на очередные выходы в госпиталь.
Многочасовые выстаивания в очереди за хлебом с карточками в руке, и разговоры женщин, подслушанные подростком, не оставляли никаких иллюзий в отношении жизни. У неё на нас были свои планы. Постоянное желание поесть никогда не покидало меня. Подражая во всём сестре, я принимаю решение поехать в Казань, где жизнь кажется мне другой. Хочу поступить в фельдшерско-акушерскую школу, где учится девушка из Янгузнарата – будущая жена моего брата. Отец идею не поддержал. Мама предоставила решить вопрос самостоятельно, подсказав условия. Условия заключались в следующем: за счет продажи молока накопить денег, на них и удовлетворить свои нужды. В общем получила благословение.
Я стала из коровьего молока делать катык. Происходило это так: вечером после приготовления уроков чурками затапливаю подтопку под казаном (около русской печи). Кипячу молоко. Остудив переливаю его в алюминиевое ведро, закладываю закваску. К утру катык готов. Вернувшись из школы водрузив ведро на левое плечо, подвесив к шее стакан с деревянной ложкой отправляюсь на станцию торговать…
Полная волнений, неуверенности и страха пора прошла для меня быстро. Подойдя к прибывшему пассажирскому поезду или на платформу к эшелону с солдатами спускаю с плеч ведро на землю. Накладывая в стакан абсолютно густой катык и протягивая на вытянутой руке стакан громко зазываю высыпавших из вагонов пассажиров. «Варенец, варенец, берите варенец». Быстро выстраивалась очередь со словами «какая черноглазая, берём здесь» и пр. С опустошённым ведром я покидаю место и в свой адрес слышу от торгующих в положенном месте под навесом «Эта цыганка распродала, теперь наша очередь» («Бу чегэн бетерде»).
В ФАШ я поступила, сдав много экзаменов что-то на русском, что-то на татарском языке. Была и тройка. «Но если нашли возможным с тройкой принять, значит помогла фронтовая инвалидность отца», думала я. Проживала я на квартире по ул. Нариманова. Дорога в ФАШ лежала через колхозный рынок. Там аромат пирожков с ливером не отпускал меня. Предусмотренные на еду и на покупки деньги я проела и уехала домой.
От учёбы в ФАШ я отказалась. Нет денег. По истечении времени я поняла, что решение было принято правильно.
Торговлю катыком пришлось мне продолжить вплоть до десятого класса. Если становилось неловко или даже стыдно перед сверстниками уезжала в воскресенье на пригородном поезде торговать в Ижевск.
Как-то помню в зимний морозный день возвращаясь из школы и проходя мимо детского садика, где работает мама не нахожу в себе силы пойти дальше – пахло щами, щами из мёрзлой капусты. Я зашла туда. Долго стою у дверного косяка в ожидании внимания. Так велико желание поесть. На вопросительный взгляд мамы сказала «замёрзла» и закрыла дверь с той стороны. «Не положено было» говорила мама вспоминая об этом случае, «даже заходить тебе ко мне было не положено. Такова была дисциплина военного времени».
Помню, как порой вечером я ставила самовар. Самоварная труба была подсоединена к дымоходу и, когда он закипит, вокруг него поднимался пар. А красные угли самовара ещё мерцали, когда поспешно ставила я его на стол. Тогда мы все тут же оказывались за столом. Наливали завар из купленной вяленой моркови. Немного хлеба. В нарушение установившейся тишины папа задыхаясь начинал рассказ об эпизодах на войне ,об эпизодах своей студенческой жизни в театральном училище в Казани. Мама непременно делала резюме «кончится война, чай будем пить с сахаром».
Окончание войны нас застало рано утром в постели. Кто-то стучал в окно с криком: «Кончилась война!» На улице стоял восторженный шум, люди были кто в чём, обнимались, кто плакал, кто кричал. Мы с братом побежали в школу. Наша школа №34 стояла на горе, ярко обогревалась солнцем, и люди туда стекались. Там образовалась толпа, стихийный митинг объявил, что война кончилась нашей победой. Баянист ж\д клуба, проживавший по соседству со школой, участник войны появился с баяном. Пели песни, танцевали. Оказавшись рядом с вернувшимся с фронта преподавателем по военному делу, мы поинтересовались, будут ли теперь отменены уроки военного дела. Он ответил, что даже немецкий язык теперь не будете изучать, как изучали. Радости не было конца!!! Было 9 мая 1945 года.
На обратном пути из школы около фотографии, расположенной у входа на рынок, я увидела папу. Как он смог прийти? Он был при медалях за боевые заслуги. Мы с ним сфотографировались на память об этом дне.
С окончанием войны счастливые страницы жизни нас ожидали еще не скоро. Страна была в руинах, предстояло восстановление разрушенного войной народного хозяйства. Много погибло.
В полуразрушенном, закопчённом паровозной копотью одноэтажном городе Агрызе разве только искалеченные войной безногие, безрукие в гимнастёрках мужчины на костылях напоминали об окончании войны. Наша квартира в цокольном этаже деревянного дома на ул. Колхозная находилась недалеко от колхоза. Рядом были колхозные поля. Я до сих пор помню о поисках и сборе в земле весной размороженной картошки. Добавив немного муки, мама из этой черноты мастерила что-то вроде блинчиков. Это доставляло нам какую-то радость.
Как-то мой брат приспособился уезжать в соседние регионы за картошкой. Возвращались они с мешком картошки на проходящем через Агрыз товарном поезде. Агрыз – узловая железнодорожная станция, часто поезда проходили на малой скорости. И вот недалеко от нашего дома, когда поезд сбрасывал скорость, Рево скидывал мешок и сам вслед спрыгивал из вагона. Доставить мешок картошки до дома на своём горбу уже казалось, не составляет особого труда.
Мы живём недалеко от правления агрызского колхоза и там, нашу семью заметили, признали. И я, будучи старшеклассницей, получаю приглашение в летнее время поработать в колхозе учётчицей. А это совпало, а быть может, объясняется поступлением брата в финансово-экономический институт. Ещё не имея опыта работы со счётами (другого из оргтехники ещё не было), я учитываю выход людей на работу, их трудодни, ближе к осени – заработанное. Получаю похвалу, получаю возможность из полученной муки варить завариху (каша из муки на воде).
Оглядываясь, удивляюсь себе, как могла я решиться тогда на работу взрослого человека и как могли мне это предложить. Объясняю это одним – за мной стояла мама: уважаемая, требовательная, способная проконтролировать, если надо поддать. В этой работе я приобрела ценный опыт работы с людьми. Он был важен мне в дальнейшем в долгой трудовой жизни.
В 1948 году, спустя три года после окончания войны, я стала студенткой Казанского государственного университета им. В. И. Ульянова-Ленина. Студенческой стипендии нам, двоим студентам из Агрыза в Казани, в отрыве от дома, явно не хватало. Я своей стипендией по-прежнему продолжала делиться с братом.
Немыслимая потребность родителей не переставая обдумывать образование детей вынудило их продать корову. Более того, некому уже ухаживать за ней, нет и кормов.
В последние морозные дни марта месяца двое студентов без денег в руках решительно садимся в тамбур проходящего через Казань пассажирского поезда. Мы без билетов. На очередной остановке в Арске нас высаживают. Мы тотчас, пока поезд не тронулся дальше, просовываемся в тамбур следующего вагона, снова высаживают, снова протискиваемся, безуспешно предъявляя телеграмму о смерти отца. Добрались до дома, но не успели… Нам казалось, что мир рухнул. Но мы ещё больше объединились. Жизнь продолжалась.
Сестра Роза Галеевна Гарифуллина (в замужестве) проживала с мужем в Германии, где после окончания войны ещё стояли советские войска. Несмотря на наличие своих детей, помогали нам в том повороте судьбы.
Позже, став самостоятельными, мы, трое его детей, оформили могилу отца. Не забыли написать, что там покоится участник Великой Отечественной войны 1941 – 1945 гг., инвалид I группы Гайсин Гали Ибрагимовчи (1900 – 1949).
Мама, Гайсина Багар Шаймардановна дожила до 95 лет. Ушла довольная своими детьми, но, не смирившись с роспуском КПСС, которой верила и во главе с которой была одержана победа в Великой Отечественной войне.
Ах, эта прекрасная под зелёной травой улица Колхозная. Деревянные одноэтажные дома с ажурными наличниками и кустами сирени в палисаднике; река Агрызка с обросшими тальником берегами и с горбатым мостом с плавающими под ним стаями гусей. Эта улица проводила на фронт своих сыновей и, как утверждают старожилы, ни один из них не вернулся.
Цокольный этаж дома №3 под старым абажуром собирал нас здесь с друзьями и родными, когда здесь хозяйкой была мама. Из этого дома по этой улице уходили мы в послевоенную жизнь.
Улица Колхозная теперь под асфальтом. Удивительным взглядом пластиковых окон смотрит на нас богатый дом на месте дома №3 и, кажется, выражает почтение.
Ветеран Великой Отечественной войны, труженик тыла, заслуженный работник культуры РСФСР и ТАССР
Л. Г. Валеева (в замужестве)
