ПУСТЬ НЕ ПОВТОРИТСЯ ТА ЗИМА НИКОГДА
Когда началась война, мне еще не исполнилось 5 лет, а сестре Неле – 11. Жили мы на улице Моховой вместе с дедушкой и бабушкой. Начались бомбежки пригородов Ленинграда, и город начал срочную эвакуацию школьников и детей дошкольного возраста. В одном из эшелонов эвакуировали и нас с сестрой. В дороге мы попали под страшную бомбежку, и наш эшелон был полностью разрушен. Сколько было убитых и раненых, я сказать не могу, но трупов я видела много. Воспитательница нашего вагона собрала группу
выживших ребят и на подводах повезла обратно в сторону Ленинграда. Двигались мы по каким-то дорогам, чаще ночью. Мама уже знала, что наш эшелон разбомбили и искала нас повсюду. Нашла она нас случайно. Мама расспрашивала всех, кто возвращался с места катастрофы, и на одной из подвод увидела нас: плохо одетых, изголодавшихся, но живых. Помню, у меня была обида на маму: зачем она нас с Нелей одних отправила куда-то далеко в этом эшелоне? Домой мы добрались дня за три до начала блокады Ленинграда.
Ленинград бомбили ежедневно. Помню, все окна в домах были заклеены крест накрест. Есть было нечего. Мы получали по хлебным карточкам 125 граммов на человека. Помню, что мама каждый раз делила эту пайку на три кусочка: на утро, день и вечер. «Завтрак» запивали водой. За водой ходили на Неву, она текла недалеко от нашего дома. Бабуля несла бидон с водой, а я шла сзади с чайником. С наступлением холодов мы топили свою печку книгами или чем попало, чтоб нагреть воду и немного согреться самим. Помню, она была круглая и большая – до потолка. Никаких продуктов не было, т.к. все продовольственные склады были разрушены немецкими бомбами и сгорели. Есть хотелось постоянно. Помню, как мама приносила кусочки столярного клея. Его заливали водой, разогревали и ели. Это напоминало кисель и пахло кислым.
Во время бомбежки все должны были уходить в убежище. Мама наша, как партийный работник, дежурила на крыше и тушила «зажигалки» – зажигательные бомбы. Сестру Нелю при объявлении тревоги мама отправляла в бомбоубежище, а меня брала с собой на крышу. Она боялась, что я могла потеряться и попасть в беду. Помощи от меня, наверное, не было никакой, но я слушалась маму во всем. Было ли страшно – не помню. Наверное, привыкла к сиренам, взрывам бомб и вела себя спокойно. Запомнила случай, когда одна бомба упала на крышу и не взорвалась. Мама завернула ее во что-то мягкое, спустила вниз и уложила в сундук, который стоял у нас в углу на кухне. Потом бомбу куда-то увезли. С каждым днем нам становилось все труднее передвигаться, ходить за водой, т.к. мы все отощали от голода. Как мы перенесли зиму 1941-1942 г.г., не помню. Сильно болел дедушка, ему с каждым днем становилось все хуже. Умер он в марте 1942 г. от дистрофии.
Перед смертью он часто просил кусочек сахара. А где его было взять? Дедушку мама завернула в какое-то одеяло и общими усилиями вынесли его на улицу. Как дедушку увезли, я не видела. Мама сказала, что его, как и других умерших, увезли на Пискаревское кладбище. Сил у людей совсем не было, и покойников оставляли прямо на улице, а потом похоронная команда увозила их на кладбище. Мы все поголовно болели дистрофией: кусочка хлеба и воды было явно недостаточно для организма человека. Помню, однажды мы сварили кожаный ремень и ели получившееся варево, чтобы утром хватило сил сходить за водой и хлебушком.
Летом 1942 года маме сказали, что хлеба в городе, практически, не осталось и надо эвакуировать всех, кто еще может двигаться. Эвакуация была организована через Ладожское озеро на катерах. Нас привезли на берег озера и погрузили на катер. Было нас четверо: бабушка, мама, сестра и я. Везли нас в темноте. Откуда-то налетели немецкие самолеты и бомбили, бомбили, бомбили… Вокруг шумели фонтаны воды (от взрывов бомб), слышались крики людей. Каким-то чудом мы добрались до берега, нас выгрузили и накормили какой-то кашей. Мы никак не могли наесться. Мама все говорила нам: нельзя много есть, будет заворот кишок. Многие из-за переедания заболели. Потом нас погрузили в товарные вагоны («телятники») и повезли на восток. Везли долго, с остановками. Кормили редко. На станциях мы запасались кипятком. Маме стало совсем плохо: она заболела тифом. Бабуля всем говорила, что у нее дистрофия. Бабушка знала приблизительный адрес тети Насти, своей дочери (сестры нашей мамы), которая вместе с мужем эвакуировалась в Казань. Знала, что высаживаться надо на 804 километре. Ночью поезд остановился на этой станции, и мы высадились, а поезд пошел дальше.
Неля пошла искать тетю Настю: прямо по тропинке через парк и нашла дом. Достучалась, разбудила тетю Настю и еще кого-то в доме. Вместе с соседями они пошли нас встречать. Это был август 1942 года. Разместились мы в комнате тети Насти и дяди Коли и жили там какое-то время 7 человек на семи квадратных метрах.
Спали кто где: кто-то на топчанах, кто-то на полу. Я лично спала под топчаном. Мы оказались живучими: к весне 1943 года нас подлечили, подкормили, и мы встали на ноги. Через какое-то время нас с сестрой, мамой и бабушкой переселили в ангарный барак № 33, что находился около старого клуба. А дом, в котором мы жили, стоит и сейчас (Начальная, 1). Наша квартира на Моховой была занята. Нам прислали справку из Ленинграда о том, что вопрос о жилплощади будет решаться при возвращении нас в Ленинград, Но мы жили тогда в бараке, денег на возвращение у нас не было. И остались мы навсегда в Казани.
Со слов Ирмы Алексеевны Царевой,
записал Майн К.В.
