Словно призраки бледны,
Мы крепились, не кричали,
Дети страшной той войны,
Дети гнева и печали.
Елена Малышева
В блокаде мы жили до августа 1942 года…
В Ленинграде мы жили в районе Средней Рогатки. Родители работали на мясокомбинате. В первые же дни войны отца взяли в армию. Мясокомбинат закрыли, мама устроилась на работу проводником, возила ленинградцев копать окопы. Рядом с нашим домом, за деревянным забором находилась малая немецкая колония. На третий день после начала войны ночью их тихо убрали, мы даже не слышали. В сентябре разбомбили Бодаевские продовольственные склады.
В конце месяца мама прибежала с работы: вечером необходимо срочно эвакуировать семью. Появились военные, и мы с мамой побежали к центру города. Шла стрельба, всё освещалось от разрывов снарядов… Мы в страхе приседали, а иногда и падали. Прибежали к маминой сестре тете Ане, она жила у завода «Электросила». Там мы жили недолго – перебрались к маминой тете, которая жила у обводного канала, а затем маме дали ветхое жилье. Это было в районе больницы имени Красина. Мама продолжала работать проводником. Мы не знали, вернется ли она живой. Мне было 13 лет, а брату 11. Кушать было нечего. Я ходила по помойкам и собирала капустные листки и ещё, что попадется. Сама разжигала примус и очень боялась, т.к. было небезопасно. Потом нас переселили на Кондратьевский проспект, в квартиру, из которой жильцы уехали в эвакуацию. Перед окнами за забором был завод имени Сталина и берег Невы, туда мы ходили за водой.
Кольцо блокады сжималось, поезда перестали ходить, мама стала работать на ГОМЗе охранником. Мы, дети, следили за светомаскировкой. Мальчишки дежурили на крыше, гасили зажигательные бомбы. Наступил голод, холод. Нам дали печку «буржуйку», топили её и сжигали всё, что осталось от прежних жильцов – старую обувь и т.п. Из ремней и столярного клея варили что-то вроде холодца, было плохо от такой еды. Однажды я угорела, лежала на полу, и меня чуть не загрызли крысы. Как-то сумела подняться. Этим и спаслась. В магазинах стояли подростки, опухшие, грязные. Они вырывали из рук хлеб, если удавалось. Но если их толкнешь, они падали и уже не могли подняться. Однажды ночью мы услышали на улице голоса, а утром маме сказали, что убили пару, которая шла, еле держась на ногах. Их убили и распотрошили… Утром из подъезда трудно было выйти, по этажам на лестнице лежали покойники: чем ниже этаж, тем больше. Утром похоронная бригада убирала их.
11 апреля 1942 года умер отец. Он был контужен под Красным Селом. В Ленинграде лежал в госпитале, у него отнялись ноги – парализовало. Мы его зашили в матрас и все трое тащили за ноги, а голова билась по ступенькам – это осталось у меня в памяти навсегда. Похоронили отца на Богословском кладбище. Когда похоронная команда его закапывала, то долго был виден матрас – яма была мелкая. По проспекту, ближе к кинотеатру «Гигант» сидели трупы, у которых были вырезаны мышцы на руках и ногах. Однажды мама пошла на базар и взяла меня с собой. Не знаю, что она хотела купить. На базаре ребята предлагали мясо, шкурки, прикрывая их рукой, т.к. это было запрещено. Мне очень хотелось есть, я маму просила купить, но она закрыла мне глаза ладонью, прижала к себе и увела с базара. Пришла весна, стала расти трава. Рвали любую, что успевала отрасти, а не только крапиву и лебеду. Мама траву слегка отваривала, а потом в виде лепешек клала на плиту и подсушивала, а мы ели.
В августе 1942 года маму вызвали на работу и сказали: «Вы не выживете ещё одну зиму, спасайте детей». И мама согласилась на эвакуацию в Казань. Собрала вещи, что смогла, и нас отправили на Финляндский вокзал. Выдали хлеб по одной буханке на человека и предупредили, чтобы ели понемножку. Нас было трое: я, мама и брат. Погрузили нас в вагон и отправили к Ладожскому озеру. Поезд мчался с большой скоростью и много сигналил. Я боялась, что немцы услышат гудок и начнут бомбить.
Нас быстро погрузили на катер. Погода была солнечная, озеро спокойным. Катер был перегружен, и вода была рядом с бортом – жёлтая, неприятная. Я очень боялась, что утонем. По краям катера стояли 4 морячка и, приложив руку ко лбу, смотрели в небо. Мне было страшно, замирало сердце, катер мчался с большой скоростью. Уже сгущались сумерки, когда мы добрались до места назначения. Недалеко виднелась полоска леса, а там стояли товарные вагоны. Нас быстро погрузили, и мы поехали по Северной дороге.
В пути на остановках мама получала питание. В дороге поезд останавливался в поле, чтобы дать нам возможность сходить в туалет. Потом машинист долго сигналил, а мы все карабкались по насыпи. Город Тифон был полностью разрушен, торчали одни трубы. Мы приехали в Свердловск, пробыв в пути 20 суток. Нас собирались отправить на Алтай, но, как выяснилось, в составе было 2 вагона с людьми и 2 вагона с оборудованием ГОМЗа, что срочно требовалось для работы в Казани. С этими вагонами отправили самые слабые семьи. Благодаря этому, нас повернули на Казань.
На заводе знали о нашем прибытии, ожидали и встречали. Правда, у нас здесь никого не было, нас никто не встречал. Но были выделены специальные люди для помощи прибывшим. Приехали мы ночью в 23 часа. Мама имела неосторожность всю верхнюю одежду сложить вместе и зашить в одеяло. Этот тюк у нас ночью сбросили в сторону и украли. Так мы оказались без денег и раздетые. Наш путь от Ленинграда до Дербышек длился от 2-го августа до 25 августа 1942 года. Поселили нас сначала в ангарный барак №1, а через 5 дней переселили в барак №4.
Я сразу пошла оформляться на работу, сначала меня направили на стройку. Мы макали щепу в горячий бутвар (смола) и клеили пласты, щиты, а потом покрывали бараки, а сверх этого уже толью. Маму взяли на работу в столовую на мойку посуды. Я работала на стройке до 6 ноября, пока готовились и проверялись документы, а потом меня направили в цех №8. Брата Анатолия направили в 7-й цех. Он работал, как и многие подростки, стоя на ящике, т.к. до станка не доставал. А потом его взял к себе на работу в радиоузел И.Я.Никандров. У нас в поселке был свой радиоузел, из которого передавались все важные сообщения и рассказывалось о жизни поселка и завода. Они также обеспечивали поселок радиорепродукторами. Меня в 8 цехе сначала поставили на чистку призм, но т.к. я плохо видела, хотя сама этого не знала, то на чистке работать не смогла. Тогда меня перевели в экспедиторы.
Я получала детали в цехах и переправляла в отделочный цех, а потом – на сборку. Ящики были тяжелые. Я привязывала ремень и тащила ящики волоком по земле. Если встречалось препятствие, то ждала, чтобы кто-нибудь помог. Мне дали брезентовые рукавицы и велели сшить из них тапочки, в них и ходила. Однажды из цеха 11 пошёл сильный запах, который напомнил мне еду из столярного клея. Мне стало плохо, закружилась голова, пришлось присесть, чтобы не упасть.
Мама, работая в столовой, мыла котлы, в которых варилась пища. Она их скоблила и ела то, что удавалось наскрести, а свой обед сохраняла для нас и приносила нам на ужин. В столовой, в раздевалке кто-то воровал, а т.к. мама была новенькой, подумали на нее. К нам пришла милиция, конечно, ничего не нашли, но это был удар для нас всех. Я до сих пор не могу забыть. Потом вора обнаружили. А маму в это время послали на месяц на торфоразработки. Дали ей лапти, портянки, ватные брюки и фуфайку. У нее ноги даже примерзали к лаптям. В столовой во время обеда между столами ходили мужчины, пережившие блокаду, искали недоеденную еду, которой, практически, не было.
Рядом с ангарным бараком №4 была дорога. В настоящее время это улица Начальная. Через дорогу строили военстроевские бараки. Дальше была дорога – Сибирский тракт. Сейчас это улица Мира. А дальше был пустырь. И мы, кто успел, занимали полоски земли и сажали картошку, Правда, ничего путного у нас не вырастало, земля была плохая. При заводе было Управление капитальным строительством. Поселок относился к КОМЗу. Нас посылали на стройку работать в помощь строителям. Строящиеся дома обносились деревянными лесами, а мы по этим лесам и мосткам подавали на носилках кирпич и раствор. Был построен клуб – деревянный барак. На этом месте сейчас находится соцзащита. В клубе проводились комсомольские вечера, танцы. А где сейчас базар, была водокачка. В войну работали по 12 часов в сутки без выходных. Работа на заводе была напряженной. Директор завода и завод по окончании войны были награждены орденом Ленина. Выпускалась заводская газета «За Победу», где рассказывалось об успехах, достижениях и жизни завода. В цехе выпускались «Молнии», были пятиминутные собрания, где сообщалось про успехи на фронте. Эти сообщения поднимали у нас настроение и укрепляли наш дух. В то время поезд ходил утром в сторону города, вечером – в сторону Арска. При необходимости в город мы ходили пешком. Там, где сейчас дворец спорта и горгаз, была пекарня, деревянная баня, хлебный и небольшой промтоварный магазины.
Хочется сказать о ленинградцах – руководителях. Они нас растили не только профессионально, но своим теплом, вниманием заменяли нам отцов и матерей. Они делали из нас квалифицированных специалистов. Хочется добрым словом вспомнить Клейнермана М.З. Когда обращались к нему с просьбой, то он обязательно помогал, если не делом, то хотя бы словом. И уходишь от него удовлетворенной, успокоенной. При выполнении плана давали чибрики – это пирожок без начинки, жаренный в каком-то масле. Жилье наше представляло собой барак: под общей крышей посередине – узкий коридор, перегороженный фанерой 2 метра высотой. В коридор выходили комнатки, вмещающие 2 топчана. У окна – столик, как в поезде. В конце одного топчана – вешалка, в конце второго – столик, на котором стояла электроплитка и посуда. 2 мая 1945 года случился пожар. Кто-то не выключил плитку, и загорелось полотенце. Мама была дома одна, почти ничего не вынесла. Всех погорельцев поселили в общий барак.
9 мая 1945 года. Победа! Все радовались, был праздник со слезами на глазах. Те, у кого остались в живых и вернулись мужья, стали уезжать в Ленинград. Чтобы уехать, нужно было найти замену, за которую заплатить 60 рублей и учить 2 месяца. Это были в то время большие деньги. Еще надо было иметь жилье в Ленинграде. Нам это было не по силам, да и жилья не было. Вот так мы и остались на родном заводе, в поселке.
В цехе я проработала 40 лет. Собирала приборы на экспорт и для военной приемки. Имела личное клеймо. Принимала активное участие в жизни цеха и поселка: в комсомольской организации цеха, в выпуске цеховой стенгазеты, в товарищеском суде, жилищной комиссии, в женсовете. А закончила свою общественную деятельность в комиссии профкома – принимала взносы у пенсионеров. Много лет участвовала в жизни клуба «Ветеран» и пела в хоре.
Зимина (Гарезина) Александра Стефановна