Эхо войны звучало еще долго…
Родился в 1935 году в Казани.
Художественный руководитель ДК меховщиков, трудовой стаж на Татмехобъединении – 34 года.
Награжден медалями «За доблестный труд в ознаменование 100-летия со дня рождения В.И. Ленина», «В память 1000-летия Казани», «Ветеран труда».
«Отличник культурного шефства над селом»,
«Отличник культурного шефства над Вооруженными силами»,
«Лауреат Всесоюзного конкурса чтецов»,
«Победитель социалистического соревнования».
Эльмас Галеев родился в тот самый год, когда в Казани на улице Габдулы Тукая открылся татарский драматический кружок меховых фабрик, впоследствии рабочий театр. А еще позже ему было суждено стать Дворцом культуры меховщиков. И это символично, потому что жизнь старейшего клубного учреждения города и жизнь этого человека переплетены теснейшим образом. Еще в годы войны мальчиком Эльмас Галеев выступал в госпитале, который размещался во Дворце культуры. «Перед ранеными звонким голосом я читал басни, - вспоминал Эльмас Ахметович. – Мне аплодировали, иногда баловали сэкономленным сахарком. И так уж получилось, что детское увлечение художественным словом, театром впоследствии определило мою судьбу». Хотя Эльмас Ахметович окончил сельскохозяйственный институт, увлечение агронома художественной самодеятельностью оказалось сильнее. Он с отличием окончил институт культуры, получив второй диплом о высшем образовании.
За годы учебы Э.А.Галеев принимал участие во Всесоюзном конкурсе на лучшую студенческую работу по гуманитарным наукам и был удостоен Диплома Минвуза СССР и ЦК ВЛКСМ. Параллельно с основной работой в ДК меховщиков преподавал в институте культуры. За сорок лет участия в художественной самодеятельности, 17 лет занятий в театральном коллективе Дома ученых Эльмас Ахметович сыграл в ста спектаклях, участвовал в более, чем двух тысячах концертах.
- В сорок пятом мне было десять лет. Как сейчас помню День Победы. Осталось ощущение суматохи, беспорядка. Все высыпали на улицу, стало тесно и непонятно – неужели на нашей улице живет столько народу? Вечером в кировском садике натянули огромное полотно и показывали кино, что особенно радовало нас, мальчишек. Ведь радостей тогда было мало: палочка мороженого, да изредка кино.
Жили мы тогда в центре города, но это не мешало нам постоянно находиться на природе. Чуть становилось теплее, мы уходили к Волге, где были заливные луга, рос дикий лук, хвощ, щавель. Если же находился кусок хлеба у кого-то, щепотка соли, картофелина, тут уж детскому счастью не было предела. Разводили костер, пекли картошку и ели ее, приправляя солью, нащипанным тут же щавелем, диким луком. Все делили поровну. Беда войны, холода, сиротство коснулись всех, и мы, как могли, поддерживали друг друга. Вместе в очередь за керосином, хлебом, за водой на колонку. По очереди друг другу пилили дрова. Ходили на Волгу выбивать изо льда замерзшую щепу, бревна, собирать сушняк. Чуть потеплеет - вылезали на крыши, сараи, там и жили до холодов. Спали прямо под звездами, постелив старенькие одеяла. Эта открытость, доверие поддерживали в нас веру в доброту, порядочность, смелость. Может быть, поэтому ценили мы честность, умение постоять друг за друга. Случались и драки, как без них? Но дрались до первой крови, до первого разбитого носа. Спор разрешался, и не было в отношениях пацанов ни жестокости, ни мести, ни злобы, которые наблюдаешь в сегодняшних подростках.
Встречаешь друзей по двору – закончили институты, работают. И думаю, помогла нам всем подростковая дружба. Конечно, пример шел от взрослых. И Пасху, и Курбан Байрам праздновали всем двором. А как любили петь! Помню, как красиво пела моя мама. Любила она народные песни, стихи Габдуллы Тукая. И говорила его стихами: «Сирота сироту поймет», потому что сама была детдомовкой, а в военное лихолетье пришлось поднимать нас троих одной. Мы любили маму, но, только повидав жизнь, ощутив на себе всю ее суровость и жестокость, понимаешь, какой подвиг совершили наши матери. Звали мою маму Гилембану, а во дворе ее называли по-русски Галей. Была она сердечной, умной, справедливой, но что все эти качества без вечного женского и материнского терпения?! Мама не только работала, дежурила в подвале, где находилось бомбоубежище, но и была в курсе жизни всех троих детей.
Часть жилья пришлось отдать эвакуированным из Воронежа. Сами спали втроем на одной кровати, укрываясь одним одеялом. Вместо печки поставили посреди комнаты буржуйку, уроки готовили у коптилки. Иногда кто-нибудь заучится, поднимет лицо, а оно все черное от копоти. Особенно трудно пришлось в первую военную зиму. Мама ездила менять в деревню одежду. Как грустно укладывала она в мешок наши пожитки, которых оставалось все меньше и меньше. Но она никогда не опускала руки, во всяком случае, при нас. Даже в то трудное время она очень хотела, чтобы мы обязательно учились. И мы учились хорошо, чтобы не огорчать её. Мамино желание видеть нас образованными людьми исполнилось. Все трое получили высшее образование. Нужно сказать, что мама не только сохранила нам жизнь, отдавая последнее из скудного пайка, - она берегла наши души от зависти, черствости, жадности. А это было особенно трудно, когда мы постоянно ощущали голод. Но когда я однажды решил подработать чистильщиком сапог, мама сказала мне решительное «нет», не дав заниматься, как она считала коммерцией.
Мы с ребятами все-таки умудрялись торговать водой, иногда зарабатывали на кино, мороженое. Иногда подрабатывали тем, что занимали кому-то очередь. Добрый дух мама старалась поддерживать во всем. Несмотря на бедность в доме все окна были заставлены цветами, а в углу рос огромный фикус. В Новый Год мы наряжали его вместо елки. Под елкой-фикусом, как положено, лежали подарки. Все это не могло не сказаться на мамином здоровье, впоследствии после двух тяжелых операций, она стала инвалидом первой группы.
Эхо войны звучало еще долго. Сколько пришлось наблюдать искалеченных судеб, семейных драм, душевных трагедий. Сколько мужчин вернулись с полей сражений без ног, без рук, слепых, контуженных, с израненными душами. Скольким мужчинам некуда было вернуться, так как их не дождались жены. Помню, только в нашем дворе был такой пацан, которому пришлось привыкать к нескольким временным отцам. Только и слышали: «У Юрки новый отец - летчик». Не все выдерживали эти драмы, многие спивались, ходили по вагонам просили милостыню. Сколько было женщин, к которым злые языки лепили ярлык «фронтовичек». Они так и прожили всю жизнь угловыми жильцами, не устроив свою судьбу.
Отец мой, лейтенант-политрук, тоже вернулся израненным, контуженым, инвалидом войны. Четыре года разлуки сделали свое дело. Он так и не стал опорой маме, не нашел счастья в нашей семье, а стал искать его на стороне. Разве это не трагедия?
Моя мама была обыкновенной женщиной. Таких было много в те годы. И сегодня вместе со мной многие могли бы сказать со слезами в сердце: «Спасибо тебе, мама!», «Прости нас, мама!»
