Он — заядлый рыбак и охотник. В его арсенале множество самых разных баек и увлекательных историй. Но то, что он рассказал, совсем не выдуманные истории. Они из жизни. Из его детской жизни. Хотя то, что пережил мой собеседник, будучи совсем еще ребенком, трудно себе представить. Объяснение его невымышленным рассказам одно — его детство пришлось на военное лихолетье. И рассказывает он о нем со слезами на глазах. Вячеславу Агишину на начало войны было всего два года.
— Вячеслав Иванович, с какого момента Вы помните свое детство и войну?
— Начало войны я не помню. Знаю только по рассказам своей матери, что отца призвали на фронт, когда он месил тесто. Он работал пекарем в артели. Вот так за работой отец получил повестку, и в буквальном смысле в халате его и призвали. Проводы отца на фронт тоже не помню. А вот то, как моя старшая сестра объедала меня, помню.
— Расскажите.
— Сестра была старше меня на шесть лет. И вот когда мама давала нам по кусочку хлеба, то она взвешивала их в своих ладошках и говорила: «Твой-то тяжелее» и откусывала от него кусочек. Я плакал, но ничего не мог сделать.
— В войну Вы — дошкольник. Вам довелось ходить в садик?
— Да. И это время я прекрасно помню. Я пошел в садик в 42-м, в три года. В группе было 20 человек. Воспитательницу звали Елена Сергеевна. Помню, как она устраивала нам спектакли. Напротив окна повесит белую простынь, как будто это экран, и с обратной стороны что-нибудь демонстрировала. Как будто мы смотрели диафильмы: то самолетик пролетит, то танк проедет. Изображала что-нибудь военное, по крайней мере, в памяти остались такие картинки. Или вот еще эпизод. Помню, что я лучше всех пел песню: «Ах, ты немец-немчура, слышишь грозное „ура!“?» За свою голосистость я получил роль письмоносца. И вот на утренниках я разносил письма якобы с фронта. «Треугольники» были ненастоящие, но все равно все нянечки и родители плакали от такого действа.
— По каким праздникам проходили утренники? Какие забавы были в детсаду?
— На Новый год, помню, мы клеили кольца из бумаги. Еще помню, как на одном из утренников наша воспитательница провела игру для родителей. Называлась игра «Зверинец». Елена Сергеевна держала зеркало позади себя и предлагала мамам назвать какого-нибудь зверя. Так вот я отчетливо запомнил, кем была мама Ляльки — одной из девочек в нашей группе. Обезьяной! Дело в том, что отец Ляльки Федор Филатов был человеком угрюмым, никогда не поднимал глаз на людей, когда шел по улице. Федор Филатов расстреливал людей. Все в детсаду это знали. И вот воспитательница задала вопрос Лялькиной маме: «Какое животное вы хотели бы увидеть?» И когда женщина ответила: «Обезьяну!», то наша воспитательница, не раздумывая, протянула зеркало и сказала: «Смотри! Вот она!»
— Жутко! А дети в саду дружили?
— Так-то да. Не помню, чтобы негатив взрослых переходил на взаимоотношения детей. У меня, помню, даже симпатия была к одной девочке по фамилии Гутман. Очень красивая девочка. Так что война войной, а детство, даже военное, всё равно остается детством. Помню и игрушки в саду. У девочек — сшитые тряпичные куклы, у мальчишек — пирамидки. Помню и момент раздачи обеда. Когда его вносили, мы все кричали «Мне корочку!» И если вдруг та самая заветная корочка доставалась мне, то это становилось удовольствием на весь день. Половинку съедал сразу, а вот остальное сосал, как леденец. И еще фрагмент. Детей со слабым здоровьем определяли в специальную санитарную группу. Она находилась на Хлебной площади. Как-то в ней довелось побывать и мне. Так вот там выдавали розовые пряники. Как лечили, не запомнил, а вот лакомство запомнил. Ребенок же.
— В «войнушку» играли?
— Да. Но разделения на «русских и немцев» у нас не было. Были русские и почему-то шведы.
— В каких условиях жила в войну Ваша семья?
— Помню, в нашей семье все время жил кто-нибудь из эвакуированных. Многие соседи отказывались пристроить приезжих, а наша мама всегда находила угол для эвакуированных. Я спал на полатях, сестра на печке. Условия у самих-то не абы какие, но как могли поддерживали других. Так, помню семью из Ленинграда — тетю Таню с дочкой Анечкой. Еще помню, как сушили картошку для фронта на крахмальном заводе, где работала моя мама, и помню, как уличная детвора ела всё подряд: траву, листья… Я перестал есть всё без разбору лишь после того, как соседская девочка отравилась семечками репейника и умерла. Тогда я впервые увидел смерть: девочку в маленьком гробике хоронил весь двор.
— Что носили дети войны, во что обувались?
— Одежда, скажу как есть, была плохонькая. Носили шитые-перешитые отцовские телогрейки. После дождя, например, выйти во двор было уже не в чем. Свою обувь не помню. Но вот лапти соседского мальчика запомнил. Это сейчас я понимаю, что такую обувь ему соорудили взрослые от безысходности, но тогда-то они мне казались чем-то особенным. У него были лапти, обшитые шкурой.
— Радио было в Вашей семье?
— О! Его я хорошо помню! Это, можно сказать, одной из немногих забав. Бежал из детского сада домой сразу к репродуктору. До сих пор в памяти все радиопозывные вместе со словами Левитана: «Говорит Москва! От советского информбюро!» Затем звучали патриотические песни «Вставай, страна огромная!», «Широка страна моя родная» и много разных маршей. А я подпевал, размахивал ручонками и изображал дирижера оркестра.
— От отца были известия?
— Письма приходили нерегулярно. Все я не помню. Но вот содержание последнего запомнил на всю жизнь. Оно долгое время хранилось в семье, обидно, что с годами затерялось. Но текст письма я выучил наизусть. Письмо было написано на серой бумаге. Вот строки из того, как потом оказалось, последнего письма: «Вернулся из боя. Хоть бы было время часа два поспать и высушить портянки». И еще навсегда врезались в память строки слева на письме. Они были написаны красными чернилами: «За честь жены, за жизнь детей, за счастье Родины моей. За наши нивы и поля, убьем захватчика-врага!»
— Как Вы узнали о смерти отца?
— Мне было тогда года четыре. Мама долго плакала, узнав о гибели отца. Ее вызвали в военкомат, где и сообщили об этом. Помню, как военком гладил меня по голове и успокаивал, а я тогда покусал его в отместку за то, что он сообщил такую страшную новость. Вы знаете, я долго не хотел верить в то, что папы больше нет. Всё время ждал своего отца. Без ноги вернулся наш сосед. Я думал, что, может, и папа вернется, просто сейчас ранен и где-то лечится. Как только видел издалека какого-нибудь военного, сразу же бежал ему навстречу. Вот так верил. А еще завидовал тем, у кого с фронта вернулся отец, и думал: «Вот они, богатые».
— Ваше самое яркое воспоминание из военного детства.
— Конечно, это Победа! Помню, как в этот день нас, тех, кто живет недалеко от садика, отпустили домой пораньше. А до этого всю детвору угостили хлебом с вареньем! Вот это было лакомство! Запомнил, как во дворе в этот праздничный день как курочки бегали соседки и кудахтали, обращаясь друг к другу по отчеству: «Тимофеевна, Александровна…». Суетились, накрывая стол один на весь двор: у кого что было из запасов, то и выносили. Радость-то была на всех общая!
Вот такие рассказы из военного детства от Вячеслава Агишина. Эти и еще множество других фактов из своего украденного войной детства он бережно хранит в уголках своей памяти. И периодически воспроизводит их. Вячеслав Иванович пишет мемуары. Признался, не для печати и не для издания книги, а для своих потомков. Чтобы помнили и чтобы знали: была такая война.
