Я 1938 года рождения.
- Родилась я и росла в большой, трудолюбивой, дружной и трезвой семье железнодорожника в Нурлате. Когда началась война, мне было 3 года. Мы не слышали грохота сражений, но не осталось ни одной семьи, ни одного человека, не схваченного за горло войной. Войну я помню по отдельным эпизодам. По приказу Сталина - железнодорожников не мобилизовать - папа получил бронь. Он водил составы от Демы (под Уфой) до Ульяновска. Шли эшелоны через Нурлат на запад с солдатами и хлебом, на восток - с эвакуированными, с ранеными. Один вслед за другим ревели паровозы, требуя открытия семафоров, а навстречу столько же гудков. И ни конца, ни края - откуда только черпали эту неисчислимую людскую рать. И все - на запад. Папа не успеет вернуться из рейса, снова посыльная стучит в окно - в рейс. Однажды, со слов мамы, он, обессиленный, вымолвил «Лучше бы на фронт забрали». Помню, как он приносил с работы гостинцы «от лесного зайчика или лисицы» (как он выражался): сладости, вещи. Особенно запомнила яичный порошок в цилиндрических банках, до сих пор ощущаю вкус желтого порошка. Это были продукты американской гуманитарной помощи.
Помню соседей - эвакуированных москвичей и ленинградцев, они работали на своих заводах, размещенных в железнодорожном депо, где готовили снаряды. Территория была завалена цветными стружками - пружинами, которые мы использовали вместо игрушек. В железнодорожной и районной школах расположился госпиталь. Солдаты в серых халатах, на клюшках ходили по шпалам, пугая своим видом и стуком малых ребятишек.
Шла война, но жизнь брала свое. Вечерами солдатики собирались на задворках: танцевали, дарили девушкам букеты сирени, которая буйно цвела в ближайшей лесопосадке. Изредка к нам на ночлег приходил офицер, дядя Аркадий. Однажды он мне привез настоящую куклу, а вечером завел патефон и, взяв меня на руки, стал танцевать. Видимо, скучал по своей семье. Часто в небе появлялись самолеты, они летели на запад. Помню, мы получили весточку из села от родственников, которые просили встретить дядю, возвращавшегося из госпиталя на фронт. Мы пришли на станцию. А какой эшелон, и в какой час он будет проходить по станции - неизвестно. Послышался гудок. С запада эшелон: вагоны все обгорелые, с сорванными крышами и выбитыми дверями. Во всем эшелоне - ни живой души. В пустых вагонах тишина, как на кладбище. Пахло дымом, горелым железом, обуглившимися досками. Кто-то в дыму, криках и пламени расстался с жизнью. Снова земля затряслась под ногами, рельсы загудели. С грохотом, в дыму, в пару пронеслись два черных паровоза, за ними на платформах - танки, пушки, укрытые брезентом, подле них - часовые с винтовками в руках. Мелькали на мгновение лица, шинели, слышались обрывки песен, слов, звуки гармошки и балалаек. Все дальше и дальше уходил перестук колес, потом и он стих. Вскоре снова послышался гудок. Мы бросились бежать вдоль состава воинского эшелона, выкрикивая имя родственника. Вагоны были коричневого цвета с нарами по бокам. Их называли «телятниками». Нашего родственника не было среди солдат. Как стало известно позже, он ехал по другой ветке - через Абдулино и Куйбышев.
Трудно было на фронте, но и в тылу было не легче. Мама часто уходила на работу, а меня сдавала во временный садик. Зимой столько заносов перекидали вручную. Волокушами и даже мешками выносили снег с путей. Однажды на заносах двое суток не покладая рук бились, расчищая пути от снега. А он всё идет, и ветер крутит, снегоочиститель не справлялся. С одной стороны счищаешь, а с другой уже сугроб намело. Чтобы пути не заносило снегом, ставили деревянные щиты, закрепляли их кольями и проволокой. Осенью и весной высаживали саженцы.
Запомнился День Победы. Рано утром я проснулась от криков: «Победа! Победа!» Эвакуированные москвичи стучали в окна и радостно извещали о конце войны. Кое у кого стекла даже полопались.
Началась трудная послевоенная жизнь. Нас уже было четверо детей. Папа один работал. В 1946 году мы, худые, полуголодные, бедно одетые ребятишки, стали первоклассниками. Лёгкая промышленность была в упадке, не хватало одежды, учебных принадлежностей. На весь класс был один букварь. Вместо тетрадей использовали книги. Разлиновывали их и писали чернилами из разведенной сажи. Вместо чернильниц - пузырьки, которые падали и обливали платья и костюмы. Попозже стали на токарных станках вытачивать круглые чернильницы. Тряпочные сумки или у некоторых - портфели из клеенки. Железнодорожникам один раз в году выдавали проездные билеты в любой город. Мы с папой ездили в Златоуст, в Москву к родственникам, привозили школьные принадлежности, формы, одежду, которые передавались от старших детей к младшим. Жили трудно, но весело. Хлеб получали по карточкам. С вечера ребятня в родительских фуфайках (тогда мы их называли - куфайки) занимали очередь и всю ночь караулили магазин, играя в прятки и «вышибалы». В школе нам давали пайки - куски хлеба, посыпанные сахарным песком. Помню, я получала дополнительно сахар, который Александра Даниловна - моя первая учительница, насыпала в кукольный кувшинчик. Ели полбу, прессованный горох и другие какие-то зерна (скорее всего это был корм для животных), на рынке иногда покупали раков и сладкие шарики из зерен конопли. Летом по бесплатным путевкам ездили в пионерские лагеря. Я была в Хованщине (под Рузаевкой), а сестрички в Глотовке (под Ульяновском). Ежегодно родители большие надежды возлагали на ярмарку. На базарной площади устанавливали красивую карусель, оформленную бусами. Дети и взрослые усаживались на деревянных коней и лихо летели по кругу под звуки гармошки и барабана. На ярмарке родители, готовя нас к школе, покупали учебники и теплую одежду. Помню, я с удовольствием, лежа на поляне, просматривала учебники по чтению и природоведению. Очень трудно переболела двусторонним воспалением легких. И сегодня у меня хроническая пневмония, так эхо войны отозвалось.
В классе учились переростки, они росли без отцов, курили, воровали, дерзили. Александра Даниловна посадила меня с одним таким за одну парту. Это был Гена Лизунов - высокий и здоровый, но дружелюбный. Бывало, вытащит из глубокого кармана ком карамелек в махорке и мусоре и угощает. И смех, и грех. За учебу тогда платили. Родители переживали, как будут четверых дочерей учить. Но когда я перешла в средние классы, оплату отменили. И так до выпускного класса. Пока мы заканчивали среднюю школу, то и в институтах образование стало бесплатным. Так мы все четыре сестры закончили ВУЗы: двое - Ульяновский пединститут, третья - Московский институт народного хозяйства им. Плеханова, четвертая - Уфимский мединститут.
Очень трудно было вдовам. Проводив мужчин на фронт, все свои силы отдавали работе, берегли и воспитывали детей. С фронта приходили похоронки, и в 20-30 лет женщины в расцвете сил становились вдовами, а дети - сиротами. Запомнилась соседка - Шамсия апа Закирова, с дочерью которой я дружила. Она и две её дочери - Фая и Назира отказывались верить в гибель своего мужа и отца. В послевоенные годы ещё долго они не теряли надежды и верили, что их любимый человек жив, и вот-вот возвратится домой. Ходили к гадалкам, разгадывали сны, и ждали, ждали.. .. В другом дворе жила больная вдова с девочкой, которая почему-то не училась. Она часто просила у меня еду, я давала ей хлеба, иногда украдкой от родителей. Когда мама узнала, стала им молока и яйца посылать. Нас от голода спасала скотина. Сельские родственники дали нам козу, овцу, а позже телочку, которая выросла и отелилась. С коровой стало легче. Но папе доставалось! Отдаваясь полностью работе на производстве (а это доказывает то, что портрет его не сходил с Доски почёта, о нём писали в центральной газете «Гудок», награждали медалями, орденом и значком «Отличный железнодорожник»), он, уставший, вечером с телегой отправлялся косить траву. Вдоль железнодорожной линии и в лесопосадках заготовлял сено для скота. Родители приучали нас к труду, честности, настраивали помогать пожилым, делать добро людям. С теплотой и тихой грустью вспоминаем мы родителей, неутомимых тружеников и редкой доброты людей, которые не нотациями - своим примером воспитывали нас. По редким праздникам к нам приходили два папиных брата с женами, и так красиво они пели на три голоса народные песни. Папа играл на баяне, балалайке и мандолине. С большой любовью и благодарностью вспоминаю свою школу и учителей. Первую учительницу Александру Даниловну, добрую, справедливую, тактичную, которая подкармливала девочку из большой семьи. Наша школа была лучшей в городе и по железнодорожному узлу. Был сильный педагогический коллектив. Среди них - репрессированные преподаватели ВУЗов: Адольф Владимирович Ительман - учитель химии, Лидия Дмитриевна Кукол - учительница литературы, Василий Ермолаевич Поселёнов - учитель немецкого языка (бывший пленник). Исаак Львович Сандлер - учитель немецкого языка, руководитель художественной самодеятельности, автор нашего школьного гимна; классный руководитель Агрепина Ильинична Зинякина, Виктор Михайлович Кормухин - учитель истории, завуч школы, руководитель школьного хора, музыкант. Директором школы была уважаемая Наталья Никитична Никитина. Умная, интеллигентная, седая. В те трудные годы она организовала питание для школьников и регулярные медицинское обследование детей. Вшивость, чесотка и туберкулез - были обычным явлением среди населения. Помню поездку в Бугульму на зональный смотр художественной самодеятельности, где наша школа заняла первое место. Я была очень застенчивой и все-таки меня убедили исполнить с одноклассницей Лидой Тимониной дуэт Лизы и Полины из оперы «Пиковая дама». Детство и школьные годы были у нас полуголодными, но содержательными, интересными и душевно чистыми. Мы - ребята нашего двора, на чердаках или в сарайчиках устраивали штабы тимуровской команды (по примеру книги А. Гайдара «Тимур и его команда»), ходили в лесопосадку, изучали какие-то растения, в красном уголке выступали перед рабочими. Повзрослев, мы тянулись к знаниям. Сколько людей погубила война самых лучших тружеников, самых лучших мастеров. Но она не калечила в людях живую, человеческую душу, она не вытравила из них доброту и сострадание.
