Я ПОМНЮ…
Я родилась 8 февраля 1935 года в Ленинграде. Жили мы на Невском проспекте, дом 16 (возле Московского вокзала). Перед самой войной съехались с папиной мамой, т.к. у нее умерла дочь, и бабушка почти ослепла. Переехали мы на Выборгскую сторону на Ломанский переулок и заняли две комнаты в 4-х комнатной квартире. Папа, Давид Борисович, работал на оптико-механическом заводе диспетчером, мама, Антонина Васильевна, работала главным бухгалтером в городском отделе народного образования. Я ходила в детский сад от папиного завода. Летом с детским садом уезжала на дачу под Ленинградом.
В моих детских воспоминаниях две войны: финская и Великая Отечественная. Война с Финляндией помнится по рассказам взрослых, ощущения тревоги не было, видимо, потому что не осознавалась возрастом. Вторая война началась в выходной день. Меня собирали на дачу с детским садом. Помню, как озабочено слушали радио родители и бабушки. Мама решила оставить меня дома. В Ленинграде жила мамина сестра Аня с сыном Юрой. Он пошел в военкомат, хотел идти на фронт. Его не взяли – ему было всего 16 лет, и у него был отморожен указательный палец на правой руке. Его взяли в ополчение. Над городом было поднято множество дирижаблей, и Юра охранял один из них. Через несколько дней меня повели повидаться с Юрой, и он дал мне потрогать дирижабль. Это произвело на меня сильное впечатление. Папу на фронт не взяли из-за плохого зрения. Через какое-то время он пришел и сказал, что его завод эвакуируют под Казань.
Эвакуировали сотрудников завода с семьями. На каждого отъезжающего члена семьи можно было взять очень малое количество вещей. Эвакуировались мы все: папа, мама, я и две бабушки – Ксения Федоровна и Эсфирь Моисеевна. Посадили нас в товарный вагон – теплушку. По торцовым стенам были сколочены двухэтажные нары. По центру вагона стоял ящик – вместо стола, у входа – ведро-туалет. Папу назначили заместителем начальника состава, начальником был Г.А. Легков.
Бомбили наш состав дважды. Первый раз днем у станции Бологое. Когда началась бомбежка, нам скомандовали всем выпрыгнуть из вагонов и залечь под вагоны рядом стоящего состава (это были ледники). Было очень страшно: летели немецкие самолеты, раздавались взрывы, народ на станции метался. Вблизи стоял воинский эшелон, и немцы старались попасть в него. Попали в последний вагон нашего состава, и он загорелся. Вагон быстро отцепили и отогнали, благо, что людей в нем не было. Их после бомбежки расселили по другим вагонам, но они остались без вещей. Второй раз нас бомбили под Москвой. Это было ночью, поэтому все остались на своих местах. Было также очень страшно: рев самолетов, взрывы, крики, небо на фоне ночи освещалось…
До Казани мы ехали долго, примерно две недели. Состав часто останавливали и не только на станциях, но иногда и в чистом поле. Если на станциях, люди бежали за кипятком и водой. А поскольку поезд трогался без предупреждения, то были случаи, когда люди отставали. Наконец поезд проехал станцию Казань и остановился на 804 км от Москвы. С одной стороны ж/д путей – густой сосновый лес, с другой – какие-то бараки, водокачка. На соседнем пути стоял состав с заводским имуществом: станки, ящики с инструментами и т.д. Приехавшие с предыдущим составом сотрудники ГОМЗа его разгружали.
Нашу семью поселили во вновь отстроенном бараке. Барак был новый, и в нем очень приятно пахло сосной. После теплушки со спертым воздухом мы оказались в раю. Мебели никакой не было, из чемоданов сделали стол. Спали все на полу, а утром еле отодрали подстилки от пола, т.к. из сосновых досок выступила смола. В бараке не было воды, кухни, туалета. Воду набирали в уличной колонке, готовили в этой же комнате на керосинке. Зато с другой стороны барака был великолепный сосновый лес. Сотрудники завода, владевшие пилой,
топором, рубанком были организованы в бригады по изготовлению нар, топчанов, простейших столов, табуреток и т.п. В кратчайшие сроки разместили под крышу всех прибывших, но очень многие были поселены временно, до наступления холодов в палатки. Некоторые семьи ленинградцев расселили в окрестных деревнях.
Папа рано уходил на работу, возвращался иногда за полночь. Завод готовился к серийному выпуску оптических приборов. Ряд корпусов были уже построены, а другие надо было еще достраивать. К тому же, корпуса не имели канализации, водопровода и отопления. Плохо было со строительным материалом, не хватало кирпича, цемента, леса, арматуры и даже гвоздей. Папу перевели в отдел материально – технического снабжения в группу черных металлов. Его часто посылали в командировки. Он летал на самолетах в Свердловск, Сталинград, Москву. Иногда самолеты обстреливали…
Мама и бабушки приспосабливались к новому быту. В нашу первую зиму в Дербышках было очень трудно: и холодно, и голодно. Мама с женщинами ездила на пригородном поезде в Арск, там они шли по деревням и пытались обменять вещи на продукты. Помню, как однажды она привезла зерно пшеницы, которое очень долго варили, потом пропускали через мясорубку и опять варили – получалась каша-мечта. Картофельные очистки мыли, варили, пропускали через мясорубку, формовали котлеты и жарили почти без масла. Как-то маме удалось достать бутылку рыбьего жира. На нем тоже жарили, и было очень вкусно, а я никак не могла понять, почему до войны, когда мне давали проглотить ложку рыбьего жира, я сопротивлялась. Весной собирали лебеду, крапиву, варили суп. От запаха лебеды мне и теперь плохо. Хлеб давали по карточкам.
Весной 1942 года распределяли участки под огороды. Нам достался один участок на вырубке, другой – чистая глина. Первый участок нужно было очистить от пней и корней, это была адская работа. Выполняли ее папа с мамой, а я уносила корни на конец участка, где их потом сжигали. Копали землю папа с мамой, а я помогала сажать картошку и потом окучивать. Маме предложили работу продавца в магазине, но она там проработала недолго, у нее начались приступы желчнокаменной болезни и панкреатита. Ей пришлось уйти с работы, она стала шить на дому.
По вечерам на лужайке около леса и нашего барака собиралась татарская молодежь. Они были в национальных костюмах. Один играл на гармошке, остальные вставали в ряд: с одной стороны девушки, с другой – парни.
Под национальную музыку, приплясывая, они шли навстречу друг другу. Нам, детям, очень нравилось смотреть на эти танцы. Правда, ряд мальчиков стал убывать – уходили на фронт. В окрестных деревнях были престольные праздники, на которых молодежь, да и взрослые женщины надевали старинные сарафаны, пели, водили хоровод. Мама водила меня смотреть это.
В сентябре 1942 года я пошла в школу. Мне еще не было 8 лет, но директор школы Михаил Борисович Ценципер, эвакуированный из Москвы, принял меня. Он преподавал физику, его жена – историю. Моей первой учительницей была Варвара Ивановна Смирнова, эвакуированная из Ленинграда. Она оставила о себе очень хорошие, теплые воспоминания. Ее материнская доброта, женственность покоряли нас. А вообще в школе преподавали учителя местные и эвакуированные из Ленинграда, Москвы, Смоленска и других городов. Учителем физкультуры была Наталия Андреевна Гурвич, артистка балета Мариинского театра. Она организовала хореографический кружок из школьников разных классов. Преподавательница пения – Елена Кондратьевна Догадова, актриса драматического театра, вела вокальный и драматический кружки. Благодаря этим замечательным женщинам весь ученический коллектив был приобщен к высокому искусству. Наталией Андреевной были поставлены «Половецкие пляски» из оперы «Князь Игорь», в них участвовало около 60 детей; «Гопак» (40 детей); «Вальс цветов» из балета «Щелкунчик» (30 человек); татарский танец «Хайтерма», «Три поросенка», комический танец «Бим и Бом», танец «Русалок» на музыку П.И.Чайковского и т.д. Я занималась в хореографическом кружке в младшей группе. Участвовала в массовке «Щелкунчика» и солировала в танце «Бим и Бом». Как изобретательно делали нам костюмы ученики старших классов и наши родители! Администрация завода во всем помогала материально: то дадут марлю для пачек, то картон для декораций. Рисовали декорации два мальчика старших классов, впоследствии ставшие Народными художниками нашей страны. Аккомпанировали нам на пианино Лидия Львовна Клейнерман и Людмила Федоровна Касаткина, эвакуированные из Ленинграда.
Трудно было с нотами, выручала библиотека театра Казани. Хореографический коллектив выезжал на городские смотры, где мы неизменно получали первые призы. Выезжали в госпитали, где раненые с восторгом принимали искусство юных танцоров. Выступали на торжественных мероприятиях города. Давали и платные концерты, а деньги школа переводила в фонд помощи детям Сталинграда, Севастополя и Одессы.
Школа жила событиями и заботами страны. Мы все по-взрослому следили за положением военных действий, обязательно слушали последние известия. Отмечали на картах передвижение наших войск красными флажками, шили для фронтовиков незамысловатые кисеты, вышивали на них узоры. Собирали лекарственные травы, сдавали их в аптеку и госпиталь.
В 1943 году во вновь отстроенном бараке открылась школа-семилетка № 84 для девочек и нас перевели туда. Зимой в бараке было очень холодно, сидели на уроках в пальто, варежках и валенках, даже чернила замерзали в чернильницах. На большой перемене нам давали по «чибрику» (пончик из ржаной муки и отрубей). Это был для нас настоящий деликатес, но вскоре «чибрики» заменили четвертинкой ломтика хлеба.
Школа была эпицентром культурной жизни поселка. А на каждом из нас лежали еще и домашние обязанности. Я уже писала, что моя мама тяжело болела. Она не могла есть обычную пищу, а только пила чай с молоком (козьим) с сухарями. Нам пришлось купить козу. Я ее летом пасла на лужайке у березовой рощи и рвала траву на сено.
А сколько раз горели бараки, и никто в поселке не оставался безучастным к людям, оказавшимся в беде: собирали носильные вещи, посуду, еду.
9 мая – Победа! В 6 утра весь поселок был на ногах, люди выходили из домов и шли на площадь возле рынка: слезы, смех, люди обнимались – сплошное ликование и радость!
У меня на фронте погиб папин младший брат Яша. Он был кадровый военный – связист. Пропал без вести мой двоюродный брат Юра в ленинградском ополчении. Старшие мамины братья вернулись с фронта, получив туберкулез. Владимир Васильевич Бикулев умер в марте 1946 года.
После войны, даже после снятия блокады Ленинграда, некоторые, кого отпускали с завода, стали возвращаться назад. Мой папа сказал: «Нас Татарстан хорошо принял в тяжелые годы войны – мы здесь и останемся». До конца своих дней он работал начальником материально-технического снабжения КОМЗа. Умер в 56 лет от третьего инфаркта – сказалась непосильная нагрузка в военное время.
Я окончила школу в 1952 году, поступила в Казанский университет. На четвертом курсе вышла замуж за Бланка Михаила Борисовича, тоже эвакуированного из Ленинграда, закончившего Казан-ский авиационный институт. К окончанию университета у нас уже была восьмимесячная дочка. По распределению я стала работать инженером-исследователем в ГИПО, а через 1,5 года перешла в ЦКБ КОМЗа. В 1991 году ушла на пенсию.
