Они были лишены игрушек, забав и сладостей. Вместо радостных, счастливых, солнечных дней — бомбежки, взрывы и смерть. Война украла у них детство. То самое: со смехом, улыбками и беззаботными днями. Дети войны. Особенные дети. Рано повзрослевшие. Не по годам мудрые. Весь 2015 год наша страна живет под эгидой 70-летия Великой Победы. Чествуют ветеранов, организовывают мероприятия для участников войны и тружеников тыла, помогают вдовам погибших. Есть в этой памятной дате место и для детей войны. 83-летняя елабужанка Фаина Михайлова, которая в годы войны была подростком, расскажет о жизни детей войны.
— Фаина Георгиевна, первые дни войны… Какие они глазами 10-летнего ребенка?
— Все были в ужасе, новость эта была очень неожиданной. Ведь мы все знали, что СССР и Германия заключили договор о ненападении. Речь Молотова по радио помнят все. Ощущение от такого сообщения, как сейчас помню, очень страшное. Но еще страшнее было потом.
— А именно?
— Я ведь сталинградский ребенок. До войны мы жили в небольшой казачьей станице Иловля под Сталинградом. Фронт был близко, войска передвигались очень быстро. Отца, военного судью, призвали сразу, мама с высокой температурой лежала в больнице. Так что мы с 5-летним братиком остались одни. Хорошо помню август 41-го. Тревожный август. Первые бомбежки, и так недалеко от нас. Мы боялись с братиком зайти домой. Нам всё казалось, вот сейчас зайдем — и дом рухнет. Так на крылечке и сидели. А в один из вечеров калитка открывается, и входит наша бабушка со словами: «Сироточки вы мои». Бабушка приехала из соседнего поселка. Братика она увезла с собой. Я осталась с мамой.
— Что было дальше?
— Маму выписали. Все должны были рыть окопы и противотанковые рвы глубиной в три метра. Я помню, как женщины, такие как моя мама, с утра до позднего вечера были на тяжелых работах. Моя мама учительница, к грубой мужской работе не привыкшая. После таких нагрузок ее руки были не просто в мозолях, они были окровавлены. В один из дней, когда всюду бомбили и объявили тревогу, она не смогла выйти на работу. Но из военкомата пришел инспектор и попросту пригрозил штрафом. Правда, позже эти самые окопы нас и спасли.
— Расскажите подробнее, как это было.
— Самолеты кружили над нашей станицей каждый день. Бомбили. В один из таких «залетных» дней мы спаслись в окопе. А когда взрывы прекратились, я выглянула из окопа и обомлела от ужаса: рядом с нами, между забором и насыпью лежала убитая женщина. Она не успела залечь в окоп. Зрелище не для ребенка. Я стала страшно кричать. Меня никак не могли успокоить. Мой дядя, мамин брат, хлестал меня по щекам, но я никак не могла успокоиться. Но и это не самое страшное. Я не могла есть.
— Как это? Голодное время — и не могли есть?
— Настолько сильно психологически повлияла на меня первая бомбежка, труп женщины и наш разрушенный дом. Я не могла есть, у меня чернело под глазами. Все в селе говорили: «Срочно оформляйте эвакуацию». Но мама твердила одно: «Пока не найду сына, никуда не поеду». Собрав кое-какие пожитки, мы отправились с ней пешком. Из одежды было только то, что на нас. По Сталинградской области мы прошагали с мамой километров сто. У мамы опухли ноги. В одном из поселков, в Амелино, мы остановились. Рядом была солдатская кухня. Все бойцы, увидев меня, предлагали поесть. Я не могла. Все только и говорили вокруг: «Девчонка не ест, девчонка не ест». Пригласили врача из госпиталя.
— Значит, Вас врачи вернули к жизни?
— Спасли, как ни странно, не врачи, а один боец. Все уговаривали: «Поешь ну хоть из ложечки». И вот помню, как врач держит стакан воды. А я даже глоточек выпить не могу. Тут ко мне подходит один боец, а в руках держит нож. Я очень испугалась и начала кричать. А он взял из рук врача стакан воды и эту воду влил мне в рот. Так я начала пить, а потом и есть. Мама плакала от радости.
— Вы такой маршрут проделали. Как Вы осилили его?
— Благо август был — не холодно. В сараях останавливались, на огородах. Где-то и люди добрые давали приют. Помню, правда, и другой случай. Одна женщина дала нам ночлег, и когда мама спросила, как ее отблагодарить за это, она, не дрогнув, ответила: «Снимай с себя блузку». Мама, помню, говорит: «Но у меня из одежды больше ничего нет». Хозяйка жилища вынесла какие-то остатки рваной одежды, и маме все-таки пришлось их надеть. А блузку оставить. Но таких «добрых» людей все же было меньше, чем по-настоящему человечных.
— Самые яркие и тяжелые воспоминания из Вашего военного детства.
— Самое яркое — это когда мы, школьники, из военной хроники узнали, что войска Паулюса захвачены, а сам он сдался. Вот это было счастье! А самое страшное — это, конечно же, голод. Из еды я помню затируху. Это когда мука растирается с водой. Сытости никакой, уже через час ужасно хочется есть. И еще помню манку на растительном масле.
— Какими были люди во время войны?
— В основном сердобольные. Потому что все были скованы одной бедой. Война на всех одна. Я помню такой случай. Это был 42-й год. Мама работала учительницей в поселке Образцовая МТС. А в селе по соседству жил родной брат отца. В месяц мы получали 3–4 килограмма муки (поскольку были офицерской семьей). Но это очень мало. Так вот папин брат как-то решил передать нам три буханки хлеба и немного муки. Он работал на элеваторе. Мама после работы отправилась к нему. Отпустили ее с работы только при условии, что она заодно привезет еще и учебники для школы. Была весна, половодье, расстояние между селами приличное. Мы ждали маму до ночи. Ее всё нет и нет, как вдруг видим, трое рослых ребят несут сани с учебниками и мешком муки на руках, а вслед бежит мама с хлебом в руках. Благодаря им она успела перейти до разлива воды. Наша мама, вконец обессилевшая, одна не смогла бы этого сделать. А случайные прохожие ей помогли. Мама хотела отдать одну буханку хлеба им в знак благодарности, а они отказались.
— И Вам, наверное, работать приходилось?
— Да, подростки работали в колхозе. Было тяжело, но нам и в голову не приходило «отлынивать». Глядя на взрослых, мы старались изо всех сил.
— Где вы встретили Победу?
— В 1945 году мы уже были в Чите. Рядом с отцом, офицером, членом Военного трибунала Калачевым Георгием Васильевичем. С сильнейшим обморожением, полученным во время одного из боев, мой отец 8 месяцев пробыл в госпитале в Тбилиси. А затем он уехал на поправку в Читу. День Победы помню очень хорошо. В этот день мама отправила меня за хлебом в магазин, но хлеба я так и не купила. Мне навстречу попался совершенно незнакомый солдат. Он подбежал ко мне, поднял на руки и начал кричать: «Победа! Победа!» Я прибежала домой с этой радостной новостью. Все выбежали на улицу, стали обниматься-целоваться! Такое ликование началось!
— Вы — дитя войны. О чем Вы мечтали прежде всего, когда думали: «Вот закончится война…
— …и я никогда не буду смотреть в небо. Представляете, вот об этом я думала всю войну. Настолько эти бомбежки, гул самолетов врезались в мою память, что я ничего другого больше не хотела. Только спокойствия! А еще я никогда не понимала «игру в войнушки». Как можно играть в войну? Это страшно!
— Вы видели врагов вживую?
— Во время войны нет. А вот в 50-е годы мне довелось увидеть немецких военнопленных. Ничего, кроме страха и ненависти, я к ним не испытала. Ни жалости, ни сочувствия. Ничего.
О войне, призналась честно Фаина Георгиевна, «рассказывать не любит». Но приходится. Ее, например, очень часто просят выступить перед студентами родного вуза — Фаина Михайлова преподавала иностранный язык в Елабужском пединституте 45 лет. Она такой же очевидец тех страшных событий, как и фронтовики. «А война глазами детей страшнее вдвойне», — говорит Фаина Михайлова. И с грустью добавляет: «Не всегда помню события минутной давности. А вот события 70-летней давности помню отчетливо. Уж очень сильно они отпечатались в моей памяти. О войне на Украине говорить с Фаиной Георгиевной я не планировала, но моя героиня сама завела разговор на эту тему. Так и сказала: «В моей жизни была Великая Отечественная война. Страшнее я ничего не знаю. Но там был явный враг. А то, что сейчас происходит на Украине, я не понимаю. Это ж свои своих бьют». И добавила: «Худой мир лучше любой войны».
