Воспоминания жителя блокадного Ленинграда
Казаковой Ирины Петровны
Аудиозапись воспоминаний от 15 декабря 2009г.
Запись и расшифровка:
старший научный сотрудник
Музея уездного города Чистополя
Ирина Мясникова
Я родилась 29 января 1926 года в Ленинграде. Отец Казаков Петр Васильевич, русский. Мама Лидия Васильевна Мейстер, эстонка.
Нас было три сестры и брат. Станислав был старший, 1922 г р. Потом – Зоя, 1923 г., я и сестренка Лиля, 1931 г.
… 1941 год. 22 июня. Мы все четверо с мамой сидели дома. У нас был репродуктор. Вдруг по репродуктору передали: началась война. Ой! Мы тут все, ребятишки, побежали:
– Война! Война! Война!
Немец летает в городе… Мы жили под стрельбой немца. Повезло: в меня не попадало. Он кидает бомбу, а я упаду, землей прикроет, завалит, я вскочу, маленько встряхнусь и дальше побегу.
Я работала на заводе «Двигатель» токарем. 15 лет…
Около дома – полно трупов. Убирать не успевали, так и валялись. Подружка моя так и валялась около дома, не хоронили. Военные собирали, в машину грузили и увозили в Пискарёвку, под асфальт. И я чуть не попала туда. Меня положили в «умирающую» палату на Невской. Стали трупы собирать на Пискарёвку – я глаза открыла. Меня – обратно.
Я кончила 6 классов. Школы не работали. Какая там школа! ребятишек сколько поумирало! на Пискарёвке похоронено миллионы людей .
Как-то 5 дней вообще ничего не давали. Мы пили снег и соль крупную ели. Топили печь, всю мебель истопили. Газу не было. В ведре дырочку сделали, чугун стоял, снег. Грели и пили. Обстриженные все были – вши, вши... Голова вся в коростах. Съедали вши.
Воды не было. На Неву ходили с битончиком. Зойка ходила, уронила бочку, больше с бочкой не стала ходить. Как воды охота попить – снег топили и пили. Нас четыре хозяина на дом, внизу жили. Вот так... Сильно тяжело было...
Варили и ели столярный клей. Меняли его на хлеб, иначе не достать было. Один нашел, пачками ему давали. Нам продавал: 200 г хлеба – пачку клея. Сделаешь как кисель и пьешь. Лиле, мне, Зойке – всем по полстаканчику нальем...
Я говорю маме:
– Мама, вот кончится война, уедем с Ленинграда и будем есть хлеб и овсяную кашу.
А мама уже опухает, лежит:
– Ладно, уедем-уедем.
Вот, уехали... Мать ушла, умерла от голода 22 мая 1942г. Правда, мы ее хоронили в гробу.
Бомбили – о-ой! – всё время! По радио объявляет немец:
– Хлеба не будет!
И бомбит, бомбит... Гитлер говорил: «Ленинград заморю, а Москву возьму». 5 дней не дадут – и талоны пропали, хлеба нету. Иждивенцам выдавали по спискам в магазине, кому сколько положено, всё отметили, никому лишнего не давали. 125 грамм. Хлеб с торфом, зеленый! Намешано не понятно что! Взвешивают и спичку воткнут – довесок-то. Сразу – в рот его. Не успеешь схватить – выхватят у тебя из-под носа и в рот, при тебе же. Я ходила за хлебом с полотенцем, мне мама давала. А свои в ремесленном получала на 5 дней, круглый каравашек. Талончик выдавал мастер, ждал нас после смены. С Зойкой пойдем, она:
– Давай, пощипаем маленько хлеб.
Я говорю:
– Сейчас поедим и маме домой не принесем? Нет, не дам!
Идем, держим хлебушек за пазухой, прижали крепко...
Утром встаешь – радио объявляет:
– Говорит Ленинград! Сегодня доставки не будет.
Доставки продовольствия. Это не немцы, наши, русские. Опять – принесем дровишки, греем снег, воду пьем... Может, снег и грязный был... Часто говорили по радио о Ладожском озере.
Затемнение применялось. Окошки закрывали темной бумагой. У моей подружки щека так и гноилась, осколок попал под глаз. Она потом умерла. Нельзя было смотреть в окошки. А нам, ребятне, хотелось поглядеть. Как начнет бомбить, я под кровать забираюсь. Лиля – за мной. Слона в зоопарке разорвало на наших глазах. Кричал-то как! До блокады еще было, мы бегали с девчонками, смотрели.
Летом 1942 года нас эвакуировали в телячьих вагонах с Финляндского вокзала через Ладожское озеро. Немец бомбил, некоторые лодки утопили, а нес – нет. Давали хлеба буханку, немножко гороху и маленький кусочек колбаски. Я всё это сразу съела и у меня получился заворот кишок. Чуть не умерла: нельзя было всё сразу съесть. В вагонах – впереди иждивенцы. Сзади – ремесленники. Зойке сказали, что Ира умирает, за мной пришли. Меня поносом пронесло. А то бы выкинули с вагона. А там прямо с вагона кидали трупы. Умрут, если родных и знакомых нет – выкинут на ходу и ладно. Я не знаю, как я жива осталась...
Нас привезли в Казань на пристань. Зойка сходила, узнала, что в Чистополе жить дешевле. Мы должны были остановиться на поле Ершова. А мы документы побросали, потому что в них было указано, что я из ремесленников, работала на заводе. Мне бы сказали: опять на завод езжайте, как взрослая. Потом документы восстановили.
Там мы приехали в Чистополь. На пароходе. Остановились на пристани. Зойка пошла в горисполком, и нас всех рассортировали. Поставили на квартиру к тете Насте, хохлушке. Она в детдоме поваром работала, жила около ресторана. Она меня взяла на квартиру. Лилю, маленькую, Зоя отдала в няньки, а сама замуж вышла.
Я за ручку водила Лилю по Чистополю. В дома стучим, хлеба просим, кто даст, кто не даст. Система еще была карточная, трудно было. Глава исполкома Штильников поставил меня на усиленное питание в больницу. Из с/х техникума (?) дали талоны, чтобы меня кормили. И я потом поправилась, кашу стала есть овсяную и хлеб. Много съедала.
... После прорыва кольца представитель из Ленинграда приехал вербовать, только ленинградских, я подпала. Поработала на заводе – опять сюда приехала. У меня здесь родня.
После войны я еще телефонисткой работала на заводе Сталина (?). Там немцы пленные были, убирали развалины. Все в кольцах, богатые. Враг в 3-х километрах стоял ведь от Ленинграда.
... Нефть в городе горела. А её разве потушишь? Ленинград весь горит! Такой он и был Ленинград – весь освещенный.
... Физически крепкие были, здоровые, молодые. Вот, наверное, и выжили...
Ирина Петровна Казакова умерла 19 апреля 2011 г.
