Интервью по теме
«Воспоминания чистопольцев, награждённых знаком
«Жителю блокадного Ленинграда».
Кольцов Александр Степанович»
Интервьюер: старший научный сотрудник Чистопольского государственного историко-архитектурного и литературного музея-заповедника Ирина Мясникова.
Респондент: Кольцов Александр Степанович (1933 г.р.), житель блокадного Ленинграда, уроженец г. Ленинграда. В 1941–1942 годах жил в Ленинграде.
Дата проведения интервью: 15 января 2014 года.
Интервьюер: – Александр Степанович, пожалуйста, расскажите о Вашем военном детстве.
Респондент: – Когда началась война, мне было 8 лет, я должен был идти в первый класс. Проучился я примерно до половины октября. А потом приходим в школу – на втором этаже косяки, рамы, всё вылетело, а на первом только стёкла. Снаряд, оказывается, попал в простенок и всё. И с тех пор мы потом в школу не ходили. Жили мы на улице Набережной. Калашниковская Набережная, дом 68, квартира 8. Тротуар, проезжая часть. Сзади нас был ликёроводочный завод Калашникова. Он был купец или капиталист, не знаю. Он имел ткацкие фабрики тут рядом. А потом после войны Набережную переименовали, она стала Синопская Набережная.
И.: – Вы помните довоенный Ленинград?
Р.: – Конечно, помню. Нормально было всё. Ходили на рынок.
И.: – У Вас семья большая была?
Р.: – Нет, я и сестра младше на два года, и родители – отец и мать. Мать работала на железной дороге , а кем – не знаю. А отец – на военном заводе.
И.: – Как Вы узнали о начале войны?
Р.: – А началась война – народ стал как бешеный. Кто уезжает, кто – чего. Продукты таскали сколько могли. Ну и потом немцы уже 9 сентября перерезали железную дорогу Москва – Ленинград. Потом – бомбёжка, обстрел, пошло всё хуже и хуже.
И.: – Часто были бомбёжки?
Р.: – О-о! Как ещё! Как только день не пасмурный – вообще!
И.: – А как укрывались?
Р.: – Мы сначала бегали в бомбоубежище в соседний дом, в нашем доме не было.
И.: – Вас оповещали, что скоро будет артобстрел?
Р.: – Да. Сирена сразу. Сначала говорили по радио, потом всё оборвалось. Ничего не было, только сирена воет и всё. Авиация, значит, налетит. Сначала мы бегали в бомбоубежище. Потом стало холодно и голодно. И никуда мы не бегали. К глухой стене от окна отойдём, на пол сядем, сидим.
И.: – Окна маскировали?
Р.: – Были бумагой наклеены крест-накрест, на случАй взрывной волны, чтобы стёкла не вылетали. Но это бесполезно!
И.: – Отца Вашего призвали на фронт или он в тылу оставался?
Р.: – 3 мая в [19]42-м году мать умерла, а с отца бронь сняли и его на фронт. Он только успел увезти на тележке мать: простынью закрыл и увёз. Куда увёз – я не знаю. Потом мне говорила тётя: в сарае их собирали, где-то какой-то лабаз был, а потом увозили на Пискарёвское кладбище.
И.: – Мама умерла от голода?
Р.: – Мама заболела. Болела неделю. Спать ложились нормально, а утром она уже не встала.
И.: – Работали ли коммуникации?
Р.: – Света не было, отопления тоже не было. Мать пока была в силе, кой-чего принесёт – стопим. Кухня общая была. В последнее время и полы сожгли на кухне. Во дворе был садик небольшой, деревья, огорожен штакетником – всё перетаскали, сожгли. Мёрзли, терпения не было! Такой холод был, [19]41-й год, вообще! Водопровод был отключённый, ничего не было. Коптилка и то не всегда была, потому что керосин кончится. А керосина-то не было. Давали потом уже его вроде как по талонам. И то его мизерное количество.
И.: – На хлеб талоны выдавали?
Р.: – Да. Там мало было совсем. По-моему, в последнее время 120 грамм было.
Отец нас потом увёл к сестре своей на Васильевский остров. А у ней тоже было две девочки, Зина и Женя. И вот эвакуировали нас потом вместе с ней.
И.: – Помните блокадный хлеб?
Р.: – Да он и на хлеб-то был не похожий! Чёрный был, тяжёлый.
И.: – Кто у вас получал хлеб?
Р.: – Мать получала. А нам никуда не разрешали выходить, потому что опасно было.
И.: – За водой вы куда ходили?
Р.: – За водой – в Неву. Я один раз пошёл с бидоничком, ещё мать жива была. И оттуда ладно две женщины мне помогли выбраться. Зимой-то река мелеет, высокий был берег. Там даже ограждение было примерно сантиметров 70 от земли. На случай наводнения, там же часто наводнения были. Лестница там была спускаться. А она ледяная вся, облита водой и замёрзла. А я и без варежек.
И.: – Как выглядели улицы Ленинграда, помните?
Р.: – А как она могла выглядеть? Люди умирали, их подбирали. А снег неубранный. Только народ где пройдёт, вроде – след. В Неву была тропа, потому что полно народу ходило, водопровод-то не работал. Весь, наверно, квартал, ходили за водой. Мать меня потом ругала, чтоб я никуда не ходил.
И.: – А чем вы питались?
Р.: – Нас спасла сестра бабушки, матерной матери. Работала она у профессора прислугой. Она нам маленько помогала: то крупы принесёт немного, то кой-чего, а то бы нам тоже конец был.
Ну а потом нас эвакуировали. Сначала собрали в лабаз. Ночью холодно было. А сразу не отправляли, ждали, как только туман начнётся. Иначе… Некоторые плавали, и немцы разбомбили.
И.: – Вас тоже по Дороге жизни эвакуировали?
Р.: – Да. По Неве и потом на Ладогу. Это был примерно конец июля или август [19]42-го года. Нас выгрузили в Ладоге. Вот уже туман рассеялся, солнце выглянет только – опять скроется. Военные говорят: «Давайте, давайте быстрей!» В лес. А там болото, нет растительности. Идёшь – вода прям и мох. А помню, сестрёнка идти не могла. Она плачет. Её уговаривали еле. Когда в лес вышли, там сухо всё же, сели, отдохнули. Потом – с килОмерт, может, полтора – вышли в железнодорожный разъезд. И там военные, солдаты наши. Они дали нам ложки по три каши пшённой и по полкружки чаю чуть сладкого. Потом, помню, примерно через час или полтора съел бы, не знаю, чего-нибудь! Ну, нет, ничего не было. Ну, мы уж в то время были как ходячие скелеты.
День прошёл. Ночью поезд в несколько вагонов подошёл. Погрузили сначала раненых, потом и нас. Товарные вагоны, они были двухъярусные.
И.: – Много народу было в вагоне?
Р.: – Много! Почти битком. И в барже битком, дышать прям нечем. Некоторые с мостков когда выходили, падали.
Привезли нас в Рыбинск. Выделили небольшую комнатку. Койка стояла поперёк. Тётя спала на койке с девочкой, ей было 5–6 лет. А мы на полу. И вот мы там жили до весны. В апреле нас тётка в детдом сдала. Помню, младших отделили, а побольше – в другую сторону. И сестра попала туда. Сказали, эта группа будет направлена в Сибирь. И их отправили в Сибирь.
А нас свозили, в Ярославль привезли – не принимают, переполненный детдом. Потом – станция Кувшиново, там тоже не взяли. Потом в Тверь привезли, Калинин тогда был – тоже нет. Потом – город Кашин. От Кашина примерно килОметров 12 – там было огромное барское поместье. Дом двухэтажный большой и столовая рядом. На первом этаже была школа. Там потом школа так и была. А на втором этаже мы располагались. На одной стороне мальчишки, а на второй девочки.
И.: – Вы потом с отцом встретились?
Р.: – Нет. Как его взяли – как в воду канул. Степан Захарович его звали, с [190]7-го года. Потом похоронку на него прислали, его сестру вызывали после в военкомат. Был Невский пятачок, там народу – прям пачками.
И.: – А что было с сестрёнкой?
Р.: – Она пока не научилась писать, мы и не знали, где она. Сибирь – Сибирь, а где – кто его знает. Потом уж, когда блокаду прорвали всю, освободили Ленинград, она прислала тёте (тетё-то сразу уехала обратно в Ленинград) письмо. И вот мы узнали, что она в Кемерово в детдоме. После семи классов её матерная младшая сестра вызвала в Ленинград. В детдоме больше семи классов не держали: ФЗО или на завод распределяли. А тётя жила всю блокаду в Ленинграде, она медсестрой работала в психиатрической больнице. Во время войны там был военный госпиталь. И Жанну, сестру, привезли в Ленинград.
А меня потом бабушка тоже в деревню вызвала. В [19]49-м, по-моему. Она осталась одна, мамина мама, Анна Максимовна. А мать – Прасковья Петровна. Сестра её – Антонина Петровна. Деревня Кузнецово, Тверская область. Там колхоз был в то время. И деньги не платили, только трудодни. Я ушёл лесником работать. Лесником мне тоже не понравилось, я ушёл на шофёра учиться. После учёбы надо было отработать два года. Думаю: «Нет, не отработаю». Приказ тогда – в армию. Приезжал директор, но нет, не мог освободить. Военком сказал: «У меня приказ. Только в армию».
И.: – Помните рассказы тёти о том, как ей удалось выжить в блокаду?
Р.: – Они из клумб даже траву воровали. Она в 2003 году умерла, ей 80 лет было. А сестрёнка до сих пор там живёт. Ей квартиру дали новую.
И.: – После войны Вы были в Ленинграде?
Р.: – Я из деревни ездил в Ленинград, хотел там устроиться куда-нибудь. Нет, а не мог. Прописки нет, у меня уже всё пропало.
И.: – А дом ваш?
Р.: – А дом наш… Ходил я. Там был трёхэтажный дом. До революции особняк был. И мы когда жили, на второй и третий этажи не попадёшь, там охрана стояла. А что там – мы даже не знали. Я только видел, когда уже война шла, когда обстрел, бомбёжка, две машины подошли, крытые. Всё таскали какие-то папки, погрузили и уехали. Это ещё до блокады, в начале, когда начали окружать Ленинград. А потом, когда я ездил после войны, там первый этаж занимал детсад.
И.: – То есть дом цел остался?
Р.: – Да. Он низкий был, трёхэтажный. А впереди, на южной стороне, высокая, не знай, 6-этажная, глухая стена была. Там ликёроводочный завод был. А что именно – жилой дом или помещения заводские – я не знаю. Вот этот дом нас спасал. Снаряды летели – там рвались или же в Неву падали.
И.: – Когда Вы получили знак «Жителю блокадного Ленинграда»?
Р.: – А я сначала не в курсе был. С [19]71-го года я работал инженером снабжения в ПМК-1. Командировка была в Ивановскую область. А потом я оттуда заехал в Ленинград. Я в администрацию ходил. Ну и мне вручили знак.
И.: – И всё же ленинградцы выдержали…
Р.: – Выдержали. Только какими средствАми. Сколько людей погибло. Я вот всё не представляю: могли освободить в блокаду, ну почему не удержали сразу? Столько людей погибло! Меня только это всё интересует. Вредительство какое было.
И.: – Вы считаете, что можно было не допустить блокаду?
Р.: – Да! Конечно. Сколько разрушений было только и жертв.
И.: – Александр Степанович, Вы помните Ваши детское восприятие войны? Как Вы немцев воспринимали?
Р.: – Сначала у нас радио работало, а потом ничего не работало. Конечно, у нас была ненависть к немцам. Везде в газетах писали, когда в детдоме были, что война скоро закончится.
И.: – Как узнали о Победе?
Р.: – Уже радио работало. Особо не праздновали. В детдоме до [19]44-го года тоже трудно было с питанием. Как только весна – крапивы не было в округе, мы всю собирали и съедали. А потом после крапивы – щавель. Тоже мешками возили. Меняли: бригада сегодня одна, потом она отдыхает, третья, в общем, три бригады. Не каждый день ходили. А щавель помоют, порубят, чуть мукой заправят и всё.