«Я вся в тятю. И лицом, и нравом в него. Он был бойкий, проворный», – рассказывает 93-летняя ветеран тыла Александра Петровна Подъячева, проживающая в Малой Шильне. Ее отец, Петр Иванович Усов, участник Курской битвы, был трижды ранен, лежал в госпиталях, но все же дошел до Берлина. После окончания войны вернулся в родное село – Большую Шильну. «Он привез нам 4 килограмма белой муки и колбасу, она была четырехугольчатая, вкусная, тоненькими ломтями порезали, всем хватило попробовать», – говорит баба Шура. Открытый взгляд, приветливая улыбка, певучая образная речь, окающий говор, удивительная память – помнит имена, фамилии, даты, многие мельчайшие подробности. Ее сыновья шутят: «Наша мама может рассказать не только про платье, которое она носила полвека назад, но и точно скажет, какого цвета пуговицы были на нем». Неспешно разматывает Александра Петровна клубок воспоминаний, слушаешь ее и перед глазами встают события более чем 70-летней давности.
«Васильевна, дай пяток яиц – Егорушку на войну забирают»
– Еще до войны в деревне жилось трудно, голодали. Помню, как зашел к нам один седой уже мужчина и в разговоре с тятей сказал: «Люди говорят, что война скоро начнется. Пусть уж лучше война, а то с этим Сталиным все с голоду уморимся». Ей-богу, так вот и сказал, своими ушами слышала. Вот и думайте, как же мы жили, раз человек сказал такие слова-то? В 1933 году я в школу пошла, в первом классе нас было 44 ученика. Не только ради учебы ходили в школу, нас еще и кормили там, давали кашу из зеленой чечевицы. Четыре класса отучилась, в пятый не пошла – надо было ходить в Боровецкое, это далеко, да и надеть было нечего.
Накануне начала войны собрание провели в колхозе. Уж больно оно было унывное, словно как что-то должно случиться нехорошее, то ли предчувствие какое было, то ли кто-то что-то знал или слышал. Перед рассветом в окно соседка постучала, бабоньку (прим. ред: бабушку) крикнула: «Васильевна, дай пяток яиц. – Откуда же пяток-то? Два яичка всего есть, могу дать. А для чего тебе? – спросила бабонька. – Да война началась, Егорушку забирают, в дорогу ему надо». Мы, дети, на полу спали, проснулись от разговора, испугались, начали реветь. Взрослые нас утешали, но было видно, что они и сами растерялись.
А рано утром народ потянулся в сельсовет, больше женщины да ребятишки, а мужики все были в Орловке, дорогу строили. Егорушку и еще нескольких посадили на грузовую машину и увезли. Потом мужики вернулись из Орловки, каждому из них дали по половине булки хлеба для ребятишек. Уж все радовались, хлеба-то нашему брату не перепадало, редко у кого хлебушек был, только у очень богатых, – вспоминает Александра Петровна.
В июне 1941 года ей было 16 лет, она была старшей из пяти детей, младшему брату был всего годик. После того, как отец ушел на фронт, стало еще трудней.
– Братишка у меня как галчонок был, постоянно просил еду. Подружка моя Маруся жалела нас. Они получше нас жили, у них картофь была. Бывало, вынесет она одну картофелину, угостит его, он тут же целиком ее в рот тащит. И все же не уберегли мы его, умер. Еды не хватало. Слава богу, корова была, а то бы мы все с голоду угорели. Старые старики – и те старались корову держать. Есть корова – будет молочко. А как весна начнется – так мы все ходили за диким луком. Девки, бабенки, собирались и шли на луга возле Камы. Сейчас уж этих мест нет, они под водой остались. Не только мы, из татарской деревни Азьмушкино, да из других сел тоже туда ходили за луком. Идти далеко, устаем, кто-нибудь да скажет: «Давайте присядем, отдохнем». Но не останавливались, сядешь – уже не встанешь, сил-то нет. А как дойдем – так сначала наедимся лука вдоволь, потом собираем пучки и в мешок складываем. А уж домой придешь, мелко нарежешь лучок, с молоком прокипятишь, вот и еда сытная. На улицу выходим, тоже с собой лук берем, никак он нам не надоедал, – рассказывает Александра Петровна. – Земля у нас была 25 соток. Можешь ты – не можешь, а государству 4,5 центнера картофеля да 200 литров молока сдай. Я работала в колхозе «Красная Шильна» и конюхом была, и дояркой, и на молотилке стояла, два года за жеребятами ухаживала. Возили с поля солому, с речки воду, но корма не хватало, жеребята начали с голоду умирать.
«Берегись, девка, как бы тебя не опозорили»
По словам Александры Петровны, за массовую гибель жеребят наказание получила председатель колхоза Пелагея Михайловна Косарева. А вот ей самой и еще шестерым женщинам предъявили обвинение в том, что они воруют колхозное зерно, в 1943 году их арестовали.
– 7 января, в Рождество, приснился мне сон, – вспоминает она. – Будто побрили меня наголо. Рассказала бабонькам, а они испугались. Говорят мне: «Праздничный сон до обеда сбудется. Ты, девка, берегись, одна никуда не ходи, как бы не опозорили тебя». На самом деле, еще до обеда пришел милиционер да повел меня в сельсовет . Фамилия следователя была Вакуленко. Начал он допрашивать: «Твоя подружка зерно воровала, мы ее поймали. Она не одна, ты тоже с ней была». А я не сознаюсь. Стало темнеть. Следователь уже угрожает: «Я тебя все равно посажу. Давай, рассказывай, кто еще был, где зерно храните». Я испугалась, реву, но только и говорю: «Не брала я». Как уж не брать-то? Мы зерно молотили, а потом возили его на склад. Старались домой хоть на донышке ведра немного зерна принести. Нас было семеро, я – самая молоденькая. Одну из нас – Анютку – поймали, она нас всех и сдала. Наверное, ей пообещали, что если расскажет все, то отпустят…
Закрыли меня в комнатку, гляжу – а там все, с кем я вместе работала. Это ладно я – девка молодая, незамужняя, детей нет. А ведь были женщины, которых дома ребятишки ждут. Уж как они убивались, как ревели – не перескажешь. Тесно, душно, а уж запах какой стоит... Месяц нас там продержали, допрашивали, у некоторых во время обыска много зерна нашли. Потом конвоиры повели нас в Челны, оттуда – в Елабужскую тюрьму. Пешком вели, кто уж для нас лошадь-то даст? Кормили нас в тюрьме неплохо. Утром выдавали 450 грамм хлебушка из гороховой или кукурузной муки, чай, сахар, масло сливочное, соленую рыбку, на обед – литр, а на ужин – пол-литра баланды, но уже без хлеба. Потом нас перевели в Тарловку, там был огород тюремный. Капусту, огурцы выращивали. Час поработаем – 5 минут перерыв дают, 2 часа – 10 минут, 3 часа – 15 минут, а потом снова начинают считать. Конвоиры нас не обижали, разрешали в обед дикий лук собирать. Выдавали немного муки, мы ее смешивали с мелко нарезанным луком и ели. Хлеба давали побольше – 700 граммов.
Наступил июль. И сон мне приснился – будто я надела валенки и куда-то иду. Значит, дорога предстоит, решили мы. И в тот же день нас повели из Тарловки в Челны – суд должен там быть. Адвокатом моим была Румянцева. Хорошая женщина, я ей все как есть рассказала. Говорит мне она: «Коли не врешь – я тебе помогу, вытащу отсюда». Суд начался. Народу много – все село собралось, ребятишки, женщины, все плачут. Мое дело последним рассматривали. Когда приговор начали читать – коленки у меня стали трястись, все село ведь смотрит, позор какой. Двух женщин признали виновными, у них в амбарах много зерна нашли, а меня и остальных решили отпустить. Поздно уже было, поэтому после суда нас домой не отпустили, всех в одну камеру посадили. Те женщины, которых виновными признали, ревут. А мы, когда на следующий день нас выпустили, шли домой и по пути все оглядывались – не идут ли снова за нами конвоиры. Пришла домой – а кушать-то нечего. В тюрьме хоть кормили. Утром пошла на работу, рожь уже поспевала, возьмешь горсточку зерен, пожуешь, уже легче.
«Мой Вася был первый плясун в нашем селе»
В 1947 году Александра познакомилась с Василием Подъячевым.
– В тот год весна ранняя была, 21 марта река пошла, – вспоминает она. – Аккурат в распутье и вернулся Василий с фронта, перевозили его через реку в корыте, в котором по осени капусту рубили. Все село собралось на берегу посмотреть. Как только узнали, что у Ивана Гавриловича солдат пришел, все к нему во двор набежали. Ну и мы с девками туда же. Народу куча – не протолкнуться, а мы все же к окошкам дома подошли и смотрим. У Ивана Гавриловича четыре сына было, все высокие, а мой Вася-то чуть пониже, но мне он сразу приглянулся, уж больно хорошенький. Невеста у него была, Лизка. Не совсем уж невеста, письма они друг другу писали. «Красивый парень, Лизке мы его не отдадим», – решили мои подружки. Пошли в клуб, а навстречу Вася. Не узнал он меня сначала: «А это чья – не знаю. Неужто Шурочка так выросла? Вот это Шура вышла!». В клубе гармонист играет, частушки поем, пляшем. А самый лучший плясун – мой Вася. Вот как-то подходит он ко мне и говорит: «Айда, пойдем, поговорить надо». А чего это я за ним пойду? Не пошла. Через пять минут опять пришел: «Давай дружить будем с тобой». Я говорю: «Как я буду с тобой дружить? Ты же с Лизанькой дружишь». Рассердился он: «Да я сегодня же Лизке подарки отдам – платок да перчатки, скажу что больше дружить с ней не буду». Так и сдержал слово.
Александра и Василий создали семью, вырастили трех сыновей и дочь. Василий Иванович работал в Белоусе кладовщиком, учетчиком, в 1984 году его не стало. «Спасибо всем – детям, снохам – меня уважают. Ухаживают за мной – кормят хорошо, все на мне чистое, и в баньке меня моют. А сноха Надя моя на первом месте, золотая, она мне как родная дочь. Молюсь за всех, в церковь хожу, за здравие Путина тоже свечку ставлю. А как же иначе? Хорошо живем – сытые, в достатке, надо радоваться», – говорит Александра Петровна.
